– Ну что, тогда как обычно? – спросил я.
– Надо было пузырь с собой взять, – сказал Саныч. – Не догадались…
– Возьмем, – кивнул я, чувствуя прилив деловитости. – Магазин рядом. А пока для затравки закажем ихнего. Чтоб потом не придирались.
– Давай, – вроде как расслабился Саныч.
Через полчаса тень стала гуще, а листья на деревьях ярче и значительнее. К тому же произошло важное событие: Саныч снял очки. Голубые его глазки смотрели на мир более оптимистично, чем я ожидал.
– Снял бы ты и кепку, – сказал я. – Тут тени и так хватает.
В сущности, мне было все равно. Рядом из нужных людей никто не появлялся, так что надобности в коррекции образа не имелось.
Саныч посмотрел на меня и неожиданно снял бейсболку. И сразу выявился основательный мужчина, а не ряженый неизвестно кто.
– Наливай! – сказал он решительно.
– Есть! – сдвинул я каблуки.
Но веселья не получалось. Поднимали рюмки мы исправно, в отработанном годами ритме. Сиди мы в гараже, трещали бы без умолку. А тут роняли скучные фразы и тут же окуривали их дымом, как докучных насекомых, чтобы побыстрее отогнать и забыть.
Почему не клеился разговор? Место не располагало, да. Но дело было не в месте. Саныч тосковал, я видел. Лицо тяжелело у него не от водки, а от груза желаний. Он грустил по женщине, которую хотел.
Я знаю, как это, грустить по женщине. Хочется трогать ее руками. Хочется смотреть, как она раздевается. Хочется ласкать ей грудь. Хочется любить ее жгуче и долго и знать, что это никогда не кончится. И слышать ее запах, как запах самой жизни.
А мы сидели в пыли и жаре и пили водку. И непонятно, зачем вообще забрели сюда, два безоружных зверолова. И Саныч грустил. Хотя крепился и даже взглядом не упрекал меня.
Потом вдруг рядом возникло какое-то движение. Я обернулся.
За соседний столик уселись две женщины. Я только глянул – и увял. Ситуация напомнила старинный анекдот: я столько не выпью.
Одна была маленькая и суетливая. Ее симпатичная мордочка ведьмы была словно в мелкой шелухе от морщин, особенно пугающих, когда она смеялась. Другая была молода и толста до первобытного бесстыдства. В темном длинном платье она расширялась книзу, как пирамида, и лицо ее напоминало диванную подушку с пятнами глаз и рта. Видеть эту подушку совсем не хотелось.
Но Саныч, в отличие от меня, бросал взгляды на соседний столик хоть и без удовольствия, но и без сколько-нибудь заметных огорчений.