Наследство последнего императора. Том 3 - страница 46

Четарж внимательно рассмотрел кольцо – там было клеймо пробирной палаты. Попробовал на зуб и усмехнулся, поводя в стороны тараканьими усами.

И дал мне бумажку, на которой ничего не было, только штемпельная печать: «Разрешается».

– И всё? – спросил я.

– А чьто ещё желаешь? Закордонный паспорт в Америку?

Я повернулся и пошёл. Но у самой двери чех меня остановил.

– Глюпый ты, дурак – настоящий русский мужьик, – сказал он. – Был бы умный, так поехаль без бумажки.

Я и поехал. Вечером пришёл поезд – переполненный, и на крыше тоже не было мест. Но мне удалось втиснуться – помог забраться наверх тот самый деревенский парень. Помог, а сам залезть уже не сумел. Остался. Из-за меня.

– Вот так-то, Пинчуков. Весёлая история?

Огромные кабинетные часы в виде Спасской башни московского Кремля пробили четыре раза.

– Пойдёмте-ка спать, Алексей Андреевич. Ваша постель давно уже ждёт-с.

– И простыни? – улыбнулся Волков.

– Как же без них?

– Белые, глаженые, накрахмаленные?

– Других не держим-с.

– Невероятно… Думал, уже не будет нормальной жизни.

– Будет, – заявил Пинчуков. – Дождёмся!

– А знаете, милый Пинчуков, вся эта одиссея моя лучше всего мне напоминает – только не удивляйтесь! – баню.

– Какую баню? Не понял-с…

– Нашу, русскую баню. С раскалёнными камнями и ледяной прорубью. Вы подумайте: сидишь в парной – жара, натурально геена огненная, волосы трещат, сейчас заживо изжаришься! Прыгаешь в прорубь – слава Богу, пронесло, жив остался, не сгорел. После сидишь в сенях или, вот как у вас, и понимаешь: жизнь-то – какая сладкая она! Ничего нет вокруг важного, ценного. И на тебе – ничего, одна простыня. Крахмальная. И жизнь. Она в тебе. И ничего не нужно больше. Ничего!

– Да, сладкая… Кабы не война да революция… – вздохнул Пинчуков. – Всё же лучшего хочется, а будет ли?

– Это уж как кому… Кому-нибудь да будет.

Рудольф Гайдль, он же генерал Радола Гайда

УТРОМ, в семь часов, Пинчуков начистил асидолом пуговицы мундира и ушёл, сверкая грудью, в комендатуру выяснять насчёт дальнейшей службы.

А Чемодуров и Волков проспали до полудня. Не торопясь, пообедали, снова часик поспали, потом попили чаю с блинами и мёдом и решили пройтись по городу. Блаженное чувство освобождения и свежей, новенькой радости, как после затяжной и опасной болезни, гнало на улицу.