– Нам ведь куда-то в присутствие надо? – вдруг напомнил Чемодуров.
– Только не сегодня! – решительно заявил Волков. – Сегодня праздник – истинно праздник свободы. Ни службы, ни тюрьмы, ни бегства. Представьте себе, друг мой Терентий Иванович, я только сейчас, вот в настоящую минуту осознал, что такое свобода! – воскликнул Волков, и глаза у него заблестели. – За всю мою жизнь – первый по-настоящему свободный день! А у вас?
– Очень уж я уставши, Алексей Андреевич, – поёжился Чемодуров. – Ничего не хочу. Берите себе эту свободу, сколько унесёте. Мне бы покой, тишину и в Тамбовскую. Никакая свобода мне покоя не даст. Шуму от неё больно много.
– Какой вы, однако, стали философ! – удивился Волков. – Ну, пойдёмте же, не сидеть нам здесь камнем.
День был солнечный, небо синее и прозрачно-чистое. Холодный, от реки, ветер продувал город насквозь, однако не раздражал. Бодрил, действительно, по-праздничному. Волновал, словно обещал, что всё лучшее – впереди и очень скоро, уже в этот день.
Не зря Чемодуров заметил насчёт свободы и шума. Сегодня город шумел – был гораздо оживлённее, чем вчера и даже ещё во дни большевиков. На столбах и везде над воротами домов развевались и трещали на ветру праздничные флаги – трёхцветные дореволюционные, красные революционные (их потребовали вывесить местные эсеры), бело-зелёные сепаратистские сибирские, а также доселе неизвестные красно-белые, похожие на флаг Австро-Венгрии, но только без имперских корон, вместо них сложная эмблема посередине. Быстро сшили.
Носились по улицам туда и обратно моторы с открытым верхом, шоффэры в кожаных черных куртках и в очках-консервах куда-то мрачно-внимательно везли, в основном, офицеров – русских армейских и казачьих, а также австрийских без знаков принадлежности к государству, но с красно-белыми ленточками на фуражках и на правых рукавах. Чехословацкие легионеры – так они теперь себя отличают.
Посередине Вознесенского проспекта маршировал, ровно печатая шаг, отряд юнкеров, на плечах – лёгкие японские винтовки «арисака». По тротуару шёл их командир, прапорщик, и звонко командовал:
– Левой! Левой! Гляди веселей!
Волков полагал, что его отныне трудно чем-либо удивить. И все же странное чувство недоумения и беспокойства возникло у него при взгляде на лица юнкеров. Детские, свежие, округлые, без чётко выступающих лицевых косточек, которые проступят скоро – в очень близкой юности. Но глаза уже не детские, с жёстким прищуром. Каждый юнкер смотрит уже на всех вокруг сквозь прицел винтовки. И готов вполне по-взрослому убивать, на кого укажет командир. И в то же время – дети, мальчишки. Им обручи гонять с палками по улицам или в казаки-разбойники играть, а не живых людей убивать. Пусть даже большевиков с эсерами. Первое же убийство, даже по приказу, значит,