Он осекся, увидев обиженное выражение на лице своей невесты.
– Ты не желаешь со мной поплясать?
Ги испугался.
– Желаю, ах, страстно желаю!..
Она улыбнулась.
– Тогда пляши!
Его руки, словно пугаясь, легли в её ладони, и сердце затрепетало, когда он ощутил их влажный жар. Стараясь делать, как другие, он неловко прыгал, наступал ей на ноги, они столкнулись лбами, но Эмма лишь рассмеялась.
– Я научу тебя, монашек!..
Он удивился, когда неожиданно для себя начал попадать в такт. Пьянящее чувство охватило его. Он ощущал на лице её дыхание, совсем близко видел, как покачиваются под светлым платьем округлости её груди. Огненные волосы Эммы то струились позади, то шелковистой сетью окутывали лицо.
– Я не хочу, чтобы ты танцевала с другими! – неожиданно властно проговорил он в перерыве между танцами.
Эмма улыбнулась:
– Я повинуюсь. Ты мой будущий муж, и я обязана слушать тебя.
В доказательство правдивости своих слов она демонстративно повернулась спиной к подошедшему Вульфраду.
Когда же сгустились сумерки и влажный вечер спустился в долину, когда у ручья запылал первый костер, наступило время веселой фарандолы. Взявшись за руки, поселяне шли гуськом, напевая и все убыстряя темп, переходя от ритмичных приплясываний к бегу и прыжкам. Заводилой, как обычно, была Эмма. Одна рука её лежала на поясе, другой она вела за собой Ги, тот держал руку белокурой Сезинанды, за ними следовали брат Серваций и остальные. Полудикие жители лесов тоже были вовлечены в веселый хоровод и, придя в исступление от такого веселья, неистово завывали, заглушая звуки волынок и рожков надрывающихся монахов-музыкантов. Блаженный Ремигий, с разинутым в безумной улыбке ртом, хихикая, хлопал в ладоши и прыгал среди детей.
Поначалу фарандола кружила между костров, затем Эмма повела её вокруг церкви и далее, между хижин селения. Привязанные собаки исходили лаем. Танцоры, охмелевшие от вина и вдобавок опьяненные весельем, с хохотом, визгом и прыжками, спотыкаясь и падая, вереницей неслись мимо хлевов, перескакивали через ограды, вновь вернулись на луг. Когда они закружили среди столов, где доедали остатки пиршества не участвовавшие в общей фарандоле, один из столов опрокинулся, хоровод смешался, образовалась шумная хохочущая толпа.
Маленький брат Тилпин, которого еще прежде по подсказке Фулька накачали вином, чтобы не приставал со своими суровыми филиппиками, и все это время мирно спал на скамье у поваленного стола, внезапно оказался в центре событий. Он испуганно выбрался из толпы, озираясь вокруг бессмысленными, по-совиному широко открытыми глазами. Сам аббат, все еще раскатисто смеясь, подхватил ученого брата под руку, отвел под стену церкви и бережно уложил там среди лопухов, ласково поглаживая по голове.