Наверное, самое важное для меня в этой книге – интенция не отворачиваться от отвратительно, писать именно его.
Прекрасны и невыносимы, безобразны, почти тошнотворны эти слова:
реки меня сестра
сестра моя река
река моя сестра
что надо знать когда
речешь меня черна
смородиновая
на родине огня
всё меньше нет огня
на родине огня
сестра моя рембо
нам сделали бобо
подуем ничего
сестра моя ребро
нам не было темно
не будет и светло
на смо́роде-реке
мы смолоду хехе
сидели как в яйце
а рядом во дворце
сидела смерть в парче
держала мух в руке
Здесь можно услышать скороговорку Гора:
Ручей уставши от речей
Сказал воде что он ничей.
Вода уставшая молчать
Вдруг снова начала кричать.
(1942)
И можно, вслед тому же Гору, различить здесь особый Эрос – притяжения и отталкивания к своему, которое причиняет столько боли и стыда, но уйти от которого все равно нельзя.
Если уж говорить о риторических категориях, помимо особой Возвышенности исторического безобразия, эти стихи полны гротеска. В самых волнительных местах, как гной, на тебя проливается матерок, слово изменяет себе с собой же: все здесь воспалено, вывернуто, искажено.
И да, в завершение нашей вводной экскурсии, отметим: в этих стихах есть место городу:
По набережной, где чайки кричат,
где волны похожи на серых волчат,
бегущих на Заячий остров,
поедем, красотка, к тебе и ко мне
пока мы на этой живем стороне,
а в той лишь нуждаемся остро.
На летней дуге Кресты – Ниеншанц
ты дашь мне, старушка, еще один шанс
тебя обогнать, предпоследний…
Смотри, как сирени стреляют во тьму —
по жизни, по нам, по душе, по уму,
по музыке велосипедной!
Это тот самый город, породивший и в Советском веке свою особую поэзию, поэзию игры в прятки, в жмурки, в поддавки с историей. Ни у кого из тех горожан не получилось толком спрятаться от своего Города, не получилось уйти от него. Мне кажется, человеку вообще не так далеко удается уйти от своей любви, хотя можно попытаться найти ее предел, край, конец и начало: город ПБ (как называл его царь Петр) до 1703 года, или после 2022-го.
Я бы хотела закончить свои заметки об этой книжке своей любимой фразой о людях, дорогих и мне и поэту, о котором я имею честь говорить: уже после всего, после отползания из блокадного города, Павел Зальцман приходит в гости к Татьяне Глебовой, он рассматривает ее работы и записывает в дневнике: «Вещи Татьяны Николаевны, на этот раз ее знакомые сочетания, внешне злые и очень недурные, особенно по цвету, с обычной гадливостью, но и отсутствием брезгливости».