грязь языка, с плевочком беленьким,
и матерок – на ветерок,
и зависть, зависть до бесчувствия —
как онанизм, и слабость отчая,
и материнское бессчастье, и
тоска, и скука, и тиски,
и брусья, и большая родина,
и малая дыра родимая,
и в тесной кофте дура женская,
и в пиджаке дурак мужской,
и смерть какая-то – как вредная
привычка, два по поведению,
замена разом всех училок на
таинственных учителей…
Никто не знает, мы ли умерли,
а только знает: кто-то умерли, —
смотря в окно на «Специальную»…
А что смотреть? А что смотреть?
Кого-то в простыне, на про́стыне
обоссанного и обосранного
выносят просто, даже запросто,
как будто мусор – что смотреть?
По узкой лестнице, для этого
не предусмотренной, для этого
не предназначенной, для этого
не спроектированной, бля.
Всем будет легче: детям, воздуху,
родным и близким. Дайте воздуху
квадратным метрам нашим, собственным,
где мы еблись, где нас ебли!
Жилье, жилье, жилье, коробочка
вонючая, родная, грязная!..
Несут, уносят, суки, вынесли,
бросают в кузов ледяной…
«Чего они такого сделали?
Нам ничего они не сделали.
А если сделали… ну – сделали.
Чего поделать? Ничего.
Да, деду в жопу вертел вставили,
да, бабку за п…зду подвесили,
да, распилили мамку заживо,
да, х…й отрезали отцу.
Да мы и не такое видели!
Музея пыток мы не видели?
Кина такого мы не видели?
Да будь здоров – и наяву!
А если стало только лучше? А?
Надежней люди стали, искренней,
детей воспитывали в ценностях,
учили родину любить?..»
Трясется за окном окраина.
Короста снежная. Даль честная,
без обещаний. Жизнь безгрешная.
Без обещаний. Наяву…
А праздник ходит, набирается
горячей жизнью, раскоряченной
как баба-шуба в местном ельнике
над мужичком под пятьдесят;
и набирается отчаяньем,
и разговором в пользу бедствия,
и сытый стон от голошения
уже неотличим почти;
а праздник волей набирается,
и вместо ног, давно нечуемых,
идет душой и настроением,
и лист встает перед травой;
и ум за разумом не прячется,
и дух идет, и запах шествует,
и чает мертвый воскрешения,
и воскресения – живой;
и вот уже большие, белые
спускаются на землю ангелы
и вяжут всех и ждут, ядреные,
что скажет старший санитар…
«Тебе чего, дурак?» «Ну… хочется,
чтоб здесь чесали, а здесь гладили,
и чтобы тут, когда туда… того,
массажным валиком прошлись».
«Чего еще?» «Ну… чтобы это вот
так не было, а было и́наче,
и… ну… снимите ту х…ёвину