– Искусно созданный миф.
– Отчего же? Обратите внимание – Анастасии Николаевне платье явно мало и коротковато, видно, что она из него выросла. А наследник, говорят, донашивает ночные рубашки за сёстрами.
– Меня этими баснями не растрогаешь, – возразил собеседник Михаила и, подозрительно взглянув на него, спросил:
– Вы сторонник монархии?
– Ой, умоляю вас… Я вообще всего несколько дней в России – вернулся из Швейцарии, куда ездил с заданием… – и он многозначительно посмотрел на своего соседа. Тот понимающе кивнул. А Михаил тут же упрекнул себя – зачем было говорить об этом мало знакомому собеседнику? Похвастать захотел? Что ещё за тщеславие!
Перед подачей десерта образовалась пауза – гости поднялись из-за стола и разбрелись по залам.
Михаил вышел покурить на террасу и услышал обрывки разговора на английском языке:
– Переворот намечен на конец февраля…
– Главное, успеть до весны…
– Бедный Николай, сам-то он понимает, что его игра закончена?
– Ну не дурак же он…
– Однако, какое хладнокровие…
– Позвольте, что же ему остаётся делать? Он – в западне…
– Да, он попал в ловушку. Он может дёргаться сколько хочет – вправо, влево, всё бесполезно…
– Кажется, он и не дёргается.
– Да, знаете ли, этот русский фатализм…
– Не фатализм, а это их ортодоксальное христианство – быть спокойным, потому что всё – от Бога.
– Да, всё – к лучшему. Такая у них пословица.
– Именно! Какое смирение! Какая рабская покорность обстоятельствам!
– Вы правы, рабская психология.
– Больше того, я вам скажу, у них считается грехом быть недовольным своей участью!
– Я же говорю – рабы.
– Всё так. Но, учитывая их рабскую психологию, покорность обстоятельствам, фатализм, разве можно предположить, что они могут быть способны на бунт, на резкие перемены своей судьбы?
– Историю делает не народ, а личности, не большинство, а меньшинство. В настоящее время перемены готовят для России – но не русские. А русский народ с покорностью примет то, что ему уготовило меньшинство. Безгласность овец перед стригущим.
Михаил застыл, глядя через стекло оранжереи в темноту. Папироса давно погасла в его пальцах. Приятно ли ему слышать подобный разговор англичан о соотечественниках? Да, в нём есть кровь избранного народа, благодаря чему он всегда чувствовал на себе печать избранности. Но есть в нём и кровь дремучего народа, народа-раба, о котором сейчас хладнокровно рассуждают не известные ему иноземцы… «Во мне кровь многих народов. Я – гражданин мира, – наконец дал себе определение Михаил. – Я – за свободу, за то, чтобы исчезли всякие условности, всякие границы и ограничения, я – за свободу совести, за свободу передвижения, за свободу чувств… Даже за свободу в выборе между жизнью и смертью. А всякий запрет – мне претит. Мне претит несвобода в чувствах, в браке между мужчиной и женщиной, претит несвобода в сословиях, претит, когда одному можно всё, а другому – ничего. Мне претит, когда есть Его Величество царь… Его Величество человек – вот это идеал для меня! Не царь, не Бог над человеком, а человек – сам себе царь, сам себе Бог! И когда я сам вижу, что мой народ – раб, мне претит такой народ… Или переродись и стань свободным, или сгинь!» Решив так, Михаил удовлетворённо усмехнулся, зажёг потухшую папиросу и закурил.