От такой близости я теряюсь и не сразу понимаю, о чем речь:
– Кто?
Гордон тут же недовольно цокает, откидывается обратно на спинку кресла, а в его голосе слишком явственно сквозит нетерпеливость:
– Родители, Джен. Ты сказали, они переехали. А почему?
– Не знаю, тогда мне было лет пять..
– И что же, совсем ничего не помнишь из того возраста? – его глаза вновь сверкают, и в напряжении он даже чуть закусывает нижнюю губу.
– Да сложно сказать..
Мы решили поговорить о моем детстве?
– А почему тебе интересно?
Локид бы мной гордился. Как избежать ответа на вопрос? Ответь на вопрос вопросом. Ты ответил и одновременно не дал ответа, бинго!
Не охота признаваться, что с памятью у меня все не так гладко и первые мои вспоминания о детстве – это школьная линейка в семь лет.
Ратвен жмет плечами:
– Да так.. просто к слову пришлось.
Не особо-то я заметила, чтобы Лэствилл и мое детство пришлись к слову, пока он сам о них не заговорил.
Наконец, моя банка пустеет.
Ратвен уже не пьет, но видимо, начинает во всей мере действовать ранее выпитое. Его движения становятся совсем развязными (но не в том плане, в котором хотелось бы), раскованными, а взгляд теперь мерцает на меня странным интересом.
И тоже совсем не таким, каким хотелось бы.
А таким, словно я какой-то кубик-рубик, который он никак не может собрать, и теперь хочет, чтобы я собрала себя сама, а после научила это делать его.
– А что ты делала в Румынии? – вновь улыбочка – у вас с сестрой тематические каникулы? Обычно в эту страну за этим и едут. Замок Дракулы, вампиры, воу – смеется – так сильно этим интересуешься?
Больше, чем хотелось бы.
Невольный участник, так сказать.
Но вместо этого лишь натянуто улыбаюсь:
– Больше она, чем я. Из-за нее и поехала.
– А тебя совсем не привлекает образ вампиров? – он складывает какую-то удивленную гримасу – по-моему, что-то в этом есть, а? Внешняя холодность, неприступность.. а внутри.. БАМ!
Он так резко ударяет по столу, что я вздрагиваю. Гордон же этого даже не замечает в своих эмоциях, уже продолжая:
– Бам – внутренняя сила, величие! Да еще какое? – он уже говорит взахлеб, как какой-то фанатик типо Милли – знания и тайны, недоступные обычным людям!
Его лицо растягивается в блаженном удовольствии:
– И почти вечная жизнь..
– Зато ты, смотрю, этим интересуешься – киваю я, уже решая, как бы поскорее слинять от пьяного (не выпившего – а именно в стельку напившегося) человека.