Старая знахарка на миг закрыла глаза. Долго она пыталась воззвать к былому дару, молила небесную матку, судьбоносную Макошь, о девке. Да впусте. Не слыхала теперь ее небожительница, не откликалась на зов. Один только Симаргл – Хозяин Туманного Леса – провожатый мертвых душ, мог чуять зов таких, как она. Да что Симаргл? Никогда он не отпустит душу, по которую пришел. Не отдаст еще пылающее жизнью сердце Пряхе, чтоб та нитки в полотне судьбы перепряла.
Оттого Крайя и плела науз, повязывая одно волоконце поверх другого.
Мощный оберег не сломать – сила в нем огромная, не чета другим.
Да только как прознает храмовник, что она к старым богам взывает, прозовет ведьмою. Вон и так волком на нее глядит. Все ждет, когда та оступится. Крайя усмехнулась. Уж коль оступится – и ему не жить. И рука не дрогнет перед этим куском вонючего мяса, что возомнил себя выше других. Поклоны в землю шлет, песнопениями храм наполняя… Крайя сморщилась. Душу-то этим не излечишь, коль слова не от сердца идут.
И ведь есть в селе те, у кого слова святыми выходят. Тот же дядька Казимир. Он-де служил в храме, пока с воеводою спора не начал.
Верно служил, исправно.
И песнопения его не просто воздух сотрясали – до нутрей пронизывали. А люд прислушивался к речам его. Однако ж что чистота речей, когда человек неугоден воеводству?
Вот и Казимиру бы промолчать, оставив в покое что самого воеводу, что сына его, старым обычаем из родного дома изгнанного…
А за мальцом и самого Казимира погнали – из храма.
И теперь вот головою всему – Богослав, человек серый, если не сказать темный. Низкий, гнусный…
Крайя едва удержалась, чтоб не разорвать слово святое, питавшее пальцы. Готовый науз грел руки.
Старуха улыбнулась.
Верный признак – тепло. Да покалывание еще. Коль почуешь их от наговоренных ниток – знай, слово твое дошло до богов. А уж они не подведут. В Небесных Чертогах помнят о долге.
Крючковатые пальцы легко раскрутили посмертину, коей укутали покойницу, и, приподняв тяжелую голову, обвязали вокруг шеи оберег.
Так-то…
Только тогда Крайя устало села на лавку, прислонив спину к остывающей печи.
Не уберегла девку. Не смогла. И ведь сердце надрывно выло, предвещая беду. А она все верила, дура старая, что сможет переломить начертанное.
Хотя начертанное ли? Сложись судьба Мары другим образом, лежала бы она в это утро на столе?