– Если старая Крайя хочет, пусть берет дитя! – Литомир, деревенский староста, решил за селян. Он был мужиком лихим, и лихость его угадывалась что во взоре диком, что в сбитой кряжистости фигуры. А оттого с ним и не связывались, почитая не только за старосту – за хозяина Светломеста.
Несколько голосов ободряюще прокричали согласие, и люди стали потиху расходиться. Только храмовник остался:
– Ты навлечешь на нас гнев! Отдай младенца, и я навсегда оставлю тебя в покое!
Но Крайя не слушала. Она никогда не была матерью, но лицо малечи до сих пор стояло у нее перед глазами:
– Я помру за нее, Богослав. Запомни это.
И старуха ушла в дом, оставив удивленную Анку таращится на храмовника.
***
Руки двигались сами собой.
За то время, что Мара жила с Крайей, та успела полюбить девку. Да и как не любить-то? Такого кроткого нрава поди поищи – все одно, не сыщешь. Немногих на своем веку привечала знахарка, да только все сгинули. Вот и эта в могилу сошла…
Ночь подходила к концу, небо тут и там вспыхивало красноватыми всполохами. А Крайя торопилась. Уж как не поспеет…
Знахарка понимала: ворожба, родящаяся в час Симаргла, проведет девку в Туманный Лес, передаст в руки Хозяину Стылой Избы. А уж он не обидит, пожалеет сироту. Укроет и перинами пуховыми, и шкурами меховыми. Не останется Симаргл равнодушным перед красой юной. Да вот коль заплутает Марка, не найдет дороги…
Она бросила короткий взгляд на тощее тело, замотанное в белую холстину. Через годину за ним придут. Унесут на капище, засыплют землей и разойдутся по домам, позабыв о поминальной вечере.
И ей поспеть бы…
Красная нитка сплеталась с синей. А знахарка все читала слово. Раз за разом. Узелок за узелком. Наговором, приказом, заклятьем питала жгущую пальцы нить. И та сверкала, впитывая ворожбу. Вспыхивала, кололась.
Рвалась на волю. Вилась, словно бы живая.
И тяжко было знахарке удержать такую мощь. Пальцы схватила судорога, а старуха наклонилась к наузу, укрыв его телом. Выждала. А как пальцы снова стали гореть – продолжила.
Красная нить – обещание жизни младенцу.
Синяя – чтоб удержать сухие листья ольхи, дерева покойницы родового.
И желтая. Как птица, что реет на флаге чужачки-Мары…
Ярослава заворошилась в люльке, но Крайя не двинулась. Уж коль и поплачет маленько – только легкие раздышит. Да науз прерывать нельзя – сила остановится, войдет в сырую землю. А ей бы сберечь Мару даже там, в лесах Симаргла.