Макс это знал, и его это изрядно раздражало. Если бы грабителями были французы, то просмотрели бы все камеры вокруг и вычислили преступников, однако арабам в их городе был закон не писан. Как можно разрешать бандитам спокойно грабить честных граждан, делая им снисхождение только потому, что они арабы? Не это ли и есть расизм, только теперь повёрнутый против коренных французов?
– Что?.. Ты дрался шваброй? – не разделила его радости от победы Валери. – Зачем? А если бы они тебя пырнули ножом в живот? Стоит ли твоя жизнь тех нескольких евро, которые были у тебя в кошельке?
– Как ты можешь так говорить? – удивился Макс такой реакции, – я что, по-твоему, слизняк, который не может постоять за себя? Как ты будешь жить с таким мужчиной, который не защитит ни себя, ни свою женщину?
– Я хочу жить с разумным мужчиной, который не пускается в авантюры, – проворчала Валери, осматривая его царапину.
– Милая, странно, что мы с тобой столько времени общаемся, а ты вдруг требуешь от меня невозможного, – улыбнулся Макс, – я не смогу стать разумным, как мой братец.
Валери ничего не ответила, и её молчание встревожило душу Максима.
– Пойдём погуляем, – предложил он, чтобы сменить тему, – а лучше в Помпиду.
– Чего ты там хочешь смотреть? Ещё не все картины выучил наизусть?
– Пойдём, я покажу тебе своего любимого художника.
– Я попробую угадать, кто это, – усмехнулась Валери.
– Договорились, – обрадовался Макс.
Через несколько минут они уже были на улице Бобур, где высилось современное здание, с выставленными наружу коммуникационными трубами, которые были разукрашены в разные цвета. Макс иногда задумывался, зачем надо было так противопоставлять Лувру и другим историческим зданиям классического Парижа музей современного искусства? Но его тянуло сюда из-за картин, которые он обожал – на третьем и четвёртом этаже были собраны подлинные сокровища Пикассо, Модильяни, Матисса и Шагала.
Валери серьёзно разглядывала знакомые картины и наконец подвела Максима к одной из них.
– Этот твой любимый художник?
– Как ты догадалась? – поразился Макс, глядя на Шагала.
– Она напомнила мне о нас: "Обручённые и Эйфелева башня!" Романтичность Шагала напоминает мне тебя, хоть он и еврей, а не русский, как ты.
– Я тоже не русский, а француз.
– Иногда мне кажется, что ты всё-таки больше русский – уж больно много в тебе романтики. Французы больше любят землю, а, судя по русской литературе, русских постоянно волнуют какие-то отвлечённые идеи.