И так каждый будний день (пока мои одногруппники отдыхали на каникулах) я героически вставал в начале восьмого утра, собирался и шел на завод. Работа кипела, и лето пролетало незаметно, пока в один из июльских дней я не получил от нее письмо. Самое что ни на есть настоящее, в конверте и с марками, написано от руки, такими еще пользовались наши предки. Так приятно было ощущать этот хруст плотного конверта, проводить большим пальцем по глянцевым маркам и вдыхать запах бумаги.
То ли по стечению каких-то внеземных обстоятельств, то ли так распорядилась судьба, то ли на меня снизошло чудо, но родители в течение нескольких дней ни разу не удосужились проверить почтовый ящик. Как будто все подстроено специально. А вот если бы они увидели его прежде меня, появилось бы много вопросов. Не допрос под лампой, конечно, просто родительская любознательность. Например, что это за девочка пишет их мальчику? К счастью, я умудрился избежать этого позора, и мне не пришлось краснеть перед родителями, отвечая на тот или иной глупый вопрос.
Так никем и не замеченный, я достал письмо из почтового ящика и довольный собой после отработанной смены на заводе лег на кровать с любопытством разглядывать конверт. Затем, аккуратно надорвав его по ширине, я извлек и развернул содержимое. Назвать письмо объемным было трудно, всего лишь вырванный из тетради двойной листок в клеточку. Но зато письмо было аутентичное. Когда еще выдастся случай получить такое.
Я думаю, что не стоит пересказывать письмо дословно. Весь его смысл можно уложить в трех предложениях. Первое, ей жаль, что так получилось во время нашей последней встречи зимой. Второе, она рада, что после случившегося я все равно вышел с ней на связь. И третье, в августе она прилетит на две недели в Екатеринбург, и если я ничего не имею против, то она хотела бы встретиться. Вот, собственно, и все. Кратко и по существу.
Да кого я, черт возьми, обманываю? Естественно, мне было приятно перечитывать эти строки снова и снова, вчитываться в каждое слово, написанное синей шариковой ручкой, пусть и выведенные слегка неаккуратным почерком, мало похожим на женский. Правда, по сравнению с моими каракулями это был апогей каллиграфии. Каждый раз, когда мои глаза вновь останавливались на бумаге, на лице невольно возникала улыбка, а на сердце был трепет. Неужели это действительно происходит со мной после стольких неудачных попыток? Я даже удивился столь сентиментальному поведению. Хотя, наверное, я всегда был мечтателем, просто не признавался себе в этом.