– Покури иди, боец, – дозволяет Пал Пот, и Киренцов ретируется – не без облегчения. Дверная створка опускается. Пал Пот становится над телом, широко расставив ноги.
Юра тянет шею, таращит глаза. Лодыжки и запястья Виты обмотаны скотчем. Скотч на губах. Она, похоже, без сознания – но это ненадолго, Юра видит, как трепещут её веки.
«Она же у тёщи!», – думает он, и тут Пал Пот пинает пленницу по рёбрам с воплем:
– Подъём!
Глаза Виты широко распахиваются, пунцовые щёки раздуваются, как и шея, скотч на губах вспухает, превращая крик в мычание. Пал Пот передразнивает:
– Му-му-му!
Взгляд Виты находит Юру, и её глаза почти вылезают из орбит, вздёрнутые брови раздирают лоб, и крик всё же прорывается сквозь скотч.
– Я загандошу её, а ты будешь смотреть! – Пал Пот потрясает молотком, будто ребёнок-переросток – погремушкой. В иной ситуации Юра бы рассмеялся. – Я загандошу его, а ты будешь смотреть! – орёт он, склоняясь над Витой. – Чёрт, я прям в непонятках! С кого начать? Всё так соблазнительно!
***
Лес встретил напряжённой тишиной. Её не прерывал ни треск упавшей ветки, ни уханье снеговой шапки, сорвавшейся с древесной лапы. Хруст собственных шагов доносился точно издалека, и Юра не мог избавиться от ощущения, что кто-то бредёт за ним в предрассветных сумерках. Нетронутая звериным следом белизна прогалины петляла меж стволов. Снег набивался в ботинки и тянул ноги к тропке. Юра прочищал ботинки пальцем, но спасало это ненадолго. Когда робкое солнце поднялось и запуталось в объятьях сосен, он перестал ощущать ступни. Крепнущий мороз стеклянными когтями сдирал кожу со щёк. Под зимнее пальто, слишком лёгкое для этого царства мёртвых, пробиралась дрожь, и всё чаще в голове всплывали слова старухи, как он их запомнил: «Другие тоже говорили, что вернутся». Сейчас в них звучала насмешка.
Юра брёл вперёд.
Ближе к полудню он добрался до развилки, о чём якутка не предупреждала. Юра выбрал левый поворот и спустя час вышел к окаменевшей от стужи реке. Словно судьба давала последний шанс вернуться по льду в Алын. Юра его отверг.
Он вернулся на развилку и заковылял по другому ответвлению тропинки. Онемевшие ноги ожили – горели и пульсировали, как гнилые зубы.
Юра брёл вперёд.
Сумерки обступили внезапно и отовсюду. Так в кинозале меркнет свет перед сеансом. Над головой колючие звёзды застревали в ветвях. В их нестройный хоровод вкатилась зубоскальная луна, окутанная белесой дымкой, точно саваном. Абаасы, злые духи, корчились в переплетениях теней и алчно нашёптывали голосом старой якутки: уже неважно, повернёшь ты назад или нет, слишком поздно, ты – тот, кто