Это легкое недоразумение могло бы остаться незамеченным, если бы Клементина, которая с волнением следила за словами и жестами своего возлюбленного, случайно не выронила из рук свечу, издав при этом крик ужаса. Все сгрудились вокруг нее, а Леон даже взял ее на руки, отнес к стулу и усадил на него. Господин Рено побежал за нюхательной солью. Клементина была бледна, как смерть, и, казалось, в любую секунду может упасть в обморок.
Но вскоре ей стало лучше, и она с милой улыбкой стала всех успокаивать.
«Простите мне мой смехотворный испуг, – сказала она. – Просто Леон нам такого наговорил… и вообще… это лицо… кажется, что человек спит, и мне вдруг показалось, что сейчас он откроет рот и крикнет, что ему причинили боль.»
Леон поспешил закрыть крышку ореховой коробки, а господин Марту в это время незаметно сложил в карман кусочки уха. Но Клементина, продолжавшая улыбаться и просить прощения, вдруг вновь взволновалась и залилась слезами. Инженер бросился к ее ногам, рассыпался в извинениях, наговорил множество ласковых слов и вообще сделал все возможное, чтобы унять ее необъяснимую душевную боль. Клементина вытерла слезы и тут же еще хуже разрыдалась, причем опять без видимых причин.
Леон рвал на себе волосы и в отчаянии бормотал: «Какое же я животное! Три года мы не виделись, и вот в такой день я не придумал ничего умнее, чем показать ей мумию.» Он пнул ногой кофр с полковником и добавил: «Пошел он к черту этот полковник!»
– Нет! – с неожиданным вызовом воскликнула Клементина. – Не смейте его проклинать, господин Леон! Он так страдал! Ах, бедный, несчастный человек!
Мадемуазель Самбукко стало немного стыдно. Она просила извинить ее племянницу и уверяла, что никогда, с самого детства, у нее не случалось таких приступов чувствительности. Супруги Рено, на глазах которых она росла, доктор Марту, выполнявший при Клементине почетную обязанность врача, архитектор, нотариус, словом, все собравшиеся в лаборатории, были поражены ее реакцией. Клементина никогда не была чересчур чувствительной. В ней не было ничего от романтически настроенной девицы, и даже в юности ее не вдохновляли романы Анны Радклиф. Кроме того, она не верила в привидения и в десять вечера спокойно перемещалась по дому в кромешной тьме. За несколько месяцев до отъезда Леона ее мать неожиданно умерла, и девушка отказалась делить с кем-либо печальное право ночного бдения в комнате покойной.