Я ушел на много и много лет,
и меня в судьбе твоей больше нет,
но сомнений червь – затаенный страх —
заставляет тебя скучать.
Заставляет прятаться, едва день
исчезает, город упрятав в тень.
Фонари мигают, их свет больной,
словно отблеск в аду костров.
Я приду к тебе, когда ты не ждешь.
Впрочем, все это тоже ложь.
Если так боишься, то почему
дверь закрыта не на засов?
Эти долгие ночи, немые дни,
мы всегда в них были совсем одни,
и сквозь сны наши зов твой ведет к тебе,
а мольбы – Ариадны нить.
Я приду к тебе, я найду твой дом,
и ты, воздух дрожащим хватая ртом,
задыхаясь от страха или тоски,
не сумеешь не пригласить.
То, что нас не убило, перемолов
в жерновах сменяющихся годов,
из двух прежде мятущихся юных душ
изваяло двух мудрецов.
Наливаешь горький полынный чай.
На вопросы можно не отвечать,
их совсем не осталось теперь, а «враг» —
только слово, в конце концов.
Чтоб тебе там дышалось легко
«Чтоб тебе там дышалось легко и жизнь
состояла не только из зла и лжи», —
говорю тебе вслед, понимая: фальшь,
за которую не простить.
Сердце жаждет беды для тебя и зла,
чтобы ты сама себя не спасла,
и тогда я, рыцарь в гнилой броне,
появлюсь, чтоб тебя спасти.
Чтоб тебе рыдалось и не спалось,
чтоб огонь покинул шелка волос,
чтобы вся, как призрак, бледна, худа,
и тогда я – твой верный шанс
обрести и счастье, и небеса,
блеск вернуть потухшим твоим глазам.
А иначе снова сквозь лес тропа,
и вокруг лишь одна беда.
А вокруг лишь волки, что разорвут,
и, куда ни ступишь, погибнешь тут,
и один лишь я для тебя – маяк
в этой страшной, как смерть, ночи.
Но тебе живется тепло, легко,
от чего в груди моей стылый ком.
А спасать от счастья – быть дураком:
нет совсем никаких причин.
Разодрать бы тебя
Разодрать бы тебя, словно кошка мышь.
Ты лишь ласково смотришь, опять молчишь,
наблюдая, как я, наступив в капкан,
не могу заживить ни одной из ран,
хотя тело способно не на такое.
Но теперь оказался забыт покой.
Обласкать бы тебя, как нежнейший шелк.
Что в тебе есть такое, что я нашел,
наплевав на других, на других не глядя?
Что в твоем только есть равнодушном взгляде?
Если бы знала… Так нет же! Живу, подвластный
флейте голоса, магии жадных глаз.
Позабыть бы тебя, но отрежешь ль палец?
Так и ты в меня влезла, не отпускаешь,
не держа меня силой, и в этом мука.
Говорят, иногда отрубают руку,
чтоб спасти, что осталось, от злой гангрены.