Яков совсем обмяк и говорил с трудом. Лида понимала, что он расстроен смертью товарища да и сама она надо признаться была не в себе от этой новости, даже не смотря на то что близко не была знакома с Андреем и видела-то его всего однажды. Но всё-таки быстрая и неожиданная кончина кого-то, кого она видела ещё вчера живым да ещё и её ровесника не могла не взволновать.
– А может, всё это сон? Есть и такая теория. Слыхала? – Яков чесал висок согнутым указательным пальцем, словно выжимая из памяти запрятанные в неё факты. – Ну, будто Бог спит и видит всех нас и весь этот мир во сне. Может быть. Или, например, может быть все мы герои кино, которое смотрит какой-нибудь кинокритик, пуская слезу на собственную рецензию. А может, мы персонажи книги, которую пишет какой-нибудь Алёша в промежутках между работой и сном.
– Это кто?
– А чёрт его знает. Главное, что вариантов утешения – куча. Грустить некогда.
Он несколько раз – будто проверяя работоспособность суставов – щёлкнул пальцами.
– В конце концов, когда начинаются рассуждения о жизни мне только и хочется, что повторить слова поэта: не спасётся ни букашка, ни её лихой буках, – сказал Яков. – И что к этому добавить?
Устав сидеть и пороть пьяную чушь на глазах у официанток Яков кое-как встал и попросил Лиду проводить его до автобусной остановки.
– Так почему ты всё-таки плакала? – допытывался он пока они шли по улице.
Лида видела, что он пьян окончательно и старалась отвечать простыми словами и без эмоций.
– Просто.
– Просто? Ты что, дура?
Пока Лида соображала обидеться на это или нет Яков продолжил:
– Извини. Я хотел сказать, что это вообще-то неинтересно… то есть неестественно.
Лида не ответила.
– А-а, ты думаешь, что я пьяный и говорить со мной бесполезно?
– Да.
– А ты когда-нибудь напивалась?
Лида опять промолчала.
Яков мотнул головой, заряжая мозговой ствол обоймой новых нелепых вопросов.
– Ты вообще хоть раз в жизни нюхала скунса изнутри?
Вот он, вылупился! Ну что ещё скажешь?
– А ты когда-нибудь думала о Сталине так напряжённо, что у тебя усы начинали шевелиться?
Сейчас Лида думала только о том, где же эта автобусная остановка в конце-то концов.
– Мне тридцать четыре года… как ты думаешь, для чего всё это нужно? Я должен расти над собой, развиваться, а не просто бухать и трахаться. Может, мне гимн написать? Гимн жертвам бытовой кастрации и красного террора. Долой гуманизм, фетишизм и абстракционизм! Отдадим жизнь за Родину и за красную смородину!