Через минуту, осознав все это, он вторично за повествование произнес:
– Ё-ё-ё-ё…
Бежавший от него к соседям таракан оглянулся, поглядел сочувственно на Лыкина, покачал головой, мол, пить надо меньше, вздохнул о тяжелой судьбе мужиков вообще, своей в частности и продолжил путь.
Лыкин остался один. В коридорной тусклой лампочке звенел от натуги желтый вольфрамовый волосок.
– «Гореть всегда, гореть везде, до дней последних донца». «Не такой уж горький я пропойца», чтоб, тебя не навестив, умереть, – вспомнил с ошибками снова про 6-й, а может, про 10 «б» Лыкин.
– Конечно, надо сходить к родителям, помочь, просто поговорить. – Лыкин наконец сообразил, о чем ему тогда твердила учительница.
Повинуясь библейскому инстинкту блудного сына, он засунул концы майки поглубже в трико, само трико расправил, насколько это было возможно, и, шаркая тапочками, начал спускаться по заплеванной шелухой и окурками лестнице. Чтобы не разбудить оставшихся жильцов, ему приходилось, как слаломисту, обходить пустые бутылки, банки и коробки.
После второй плоской площадки Лыкин начал прислушиваться к голосу экскурсовода, звучавшему до этого невнятно. И тот, обрадованный вниманием, окреп и усилился:
– Фресковая живопись со времен до монгольского нашествия занимала видное место в русском изобразительном искусстве. Но со времен Феофана Грека, Даниила Черного и особенно Андрея Рублева она приобрела тот размах и глубокую изобразительную силу, которая так поражает и нас, живущих на сотни лет позже.
Если Феофан Грек еще не отступает от византийских канонов, то его ученики и последователи Даниил Черный и Андрей Рублев вносят в свои творения русскую душу. Вносят суть нашей народной философии, ее противоречивость и неоднозначность.
Даниил Черный изображает суровых, не прощающих любые прегрешения святых, строго следящих за соблюдением основ бытия и веры.
Андрей Рублев – это человек уже другого мировоззрения, другой эпохи. Его творчество – это творчество прославления доброты. Это проповедование любви к людям, их малым слабостям, это призыв к объединению в доброте. В ней Рублев ищет смысл Руси и в ней его находит. Эта, именно эта национальная идея и есть то, что тщетно пытаются узреть нынешние философы, ищущие, как говорится, днем с огнем, но не понимающие простых и в то же время, наверное, самых сложных вещей.