– Брось, Александр Христофорович, мы вообще ни о чём и ничем не думали, посылая тот подарок королю Георгу. Сиюминутное решение: возжелалось вот свинью подложить, и всё тут! А Сашку жалко, да… Тело, как понимаю, так и не нашли?
– Да где там, государь, – откликается располагающийся по левую руку батюшка. – Там пудов двадцать пороху было. Может, меньше чуток, но…
– Лёгкая смерть. – Я машинально перекрестился, чего давно не случалось. – Выпьем за помин души. За всех павших.
Отец Николай освобождает глубокую фарфоровую вазу с оранжерейной клубникой, вываливая ягоды прямо на стол:
– Братину, государь? По древнему обычаю?
– Давай.
Встаю. Водка с тихим плеском льётся из графина – нынче её день. Оставим коньяки для размышлений, а игристые вина – праздникам. Сегодня пусть одна горечь хоть немного перебьёт другую. Немного.
– Подожди, отче, – протягиваю пустой стакан. – Это им.
Ставлю на край стола уже на две трети полный. Сверху – кусок ржаного хлеба. Батюшка благословляет братину:
– Прими, государь!
Хороший поп, правильный. В том ночном бою лично командовал штрафниками и моряками, ударившими с тыла по дворцу, где засели английские артиллеристы. В схватке, как говорят, зарубил шестерых, а также успел сделать один залп из захваченных пушек по стрелкам, облегчив положение атакующему засаду Тучкову. Облегчить… Из обоих отрядов из Ревеля вырвалось двадцать шесть человек. Могло быть меньше, но три оставшихся в живых унтера из постоянного состава вызвались прикрывать отступление.
– Земля им пухом! – У водки странный привкус, наверное, примешивается кровь из прокушенной губы. – Погибшим – прощение, живым – слава!
Передаю импровизированную братину по кругу.
– Вечная память! – Это отец Николай.
– Вечная память! – эхом повторяет капитан, он же – новый командир штрафного батальона.
– Мы никому этого не забудем! – Бенкендорф молодец, даже сейчас думает наперёд.
– Так будет! – Глоток из вернувшейся обратно чаши. – Я очень злопамятный.
Унылая торжественность момента нарушилась часовым, влетевшим в кабинет спиной вперёд. Потеряв ружьё, он прокатился по скользкому паркету от дверей до камина, безуспешно стараясь остановиться. Докатился, сшиб принесённую корзину с дровами, сел, потрясённо озираясь, да так и остался там сидеть, приняв лихой вид под августейшим взором. Появившийся следом военный министр имел противоположный, какой-то встревоженный вид: