Кивки, согласный ропот. Женщины, казалось, к чему угодно готовы прибегнуть, лишь бы вытравить немой ужас, застывший в глазах царицы. Вдруг провидец как-нибудь да переиначит привидевшееся ей!
Эсака призвали в тронный зал. Женщины облекли раздутое тело Гекубы в платье и вывели ее из покоев. На меня внимания не обращали, и я, последовав за ними, подоспела как раз когда мать заняла место рядом с отцом – поднятый с постели, тот сидел на троне с мученическим, измятым тревогой лицом. И взял мать за руку, когда вошел Эсак.
Гладкий лик провидца ничего не выражал. Годы не иссекли его кожу морщинами, напротив, тонкая, как пергамент, она туго обтягивала череп. А глаза его заволокла, обесцветила белесая пелена. Как же он смотрит сквозь эту муть, думала я, но, может, старику и все равно было, что вещественный мир размыт, ведь мир потусторонний он видел с кристальной ясностью.
Мать пересказала ему сон. Уже овладев собой, она говорила почти без надрыва, не обнаруживая, что на самом-то деле натянута как струна.
Провидец выслушал ее. Но когда мать умолкла, не заговорил. Пересек обширное пространство зала – все провожали его глазами. Снял с каменной полки одну из бронзовых чаш-светильников, поставил на землю. Внутри горела смолистая деревяшка, и отблеск пламени плясал на украшавших заднюю стену росписях, превращая нарисованных волков в крадущихся чудовищ. Эсак поворошил пламя посохом, накрыл деревяшкой его трепещущий зев, и огонь, зашипев, угас – над тухнущими угольями взвился седой дымок. Лицо провидца скрывала тень. Я наблюдала за ним, а ветерок тем временем, дохнув из-за колонн, всколыхнул пепел на дне чаши.
Пепел осел. Я думала о материнском сне – младенце с факелом вместо головы. И о бесстрастном лице задушившего пламя провидца.
– Царевич этот уничтожит город, – промолвил он. Голосом тихим, как эхо, доносящееся из глубокой пещеры, и холодным-прехолодным. – Если ему дадут вырасти, Трою, я вижу, испепелит огонь, который царевичу суждено разжечь. Его нельзя оставлять в живых.
Никто с ним не спорил. Эсак, похоже, подтвердил понятное царице и так, то самое, от чего она проснулась с криком. В конце концов сыновей у Приама уже было предостаточно, да избыток дочерей в придачу. Лишиться одного ребенка из множества, но уберечь город от гибели – такая плата, пожалуй, выглядела сообразной.