Она не любила, когда сын уезжал. Она боялась утра следующего дня, когда обкатанный за эти две недели яркий мир его присутствия, не тускнел, а просто исчезал, резко и безжалостно. Но Анюта молчала об этом. Не в первый раз были такие проводы, они казались рутиной. Но рутиной все не становились, а выдавливали в грядущем времени глубокую яму, в которую время разлуки помещало её, и выдернуть из которой мог только очередной визит сына.
Анюта не любила в себе этой зависимости и всячески сражалась с ней.
Вот и сейчас, стоя у двери, которую только что закрыла за ушедшим сыном, Анюта резко отвернулась от этого его ухода и почти побежала в комнату. Там можно было найти много разной атрибутики, помогавшей провести этот день без всякого родного общения.
Она включила телевизор, схватила, как спасательный круг, пульт и стала листать каналы.
Остановилась на каких-то новостях. Тут же переключила дальше. Какие новости могли интересовать её после главной новости этого дня – сын уехал?
Анюта равнодушным взглядом посмотрела отрывки какой-то передачи, потом сериала.
Но тоска и тревога не сбегали.
Хотела было позвонить кому-нибудь, но было совсем раннее утро. И звонок любому человеку показался неуместным и странным.
И стирать, и мыть полы не разрешало Анюте ее материнское суеверие, о плохих приметах.
Поэтому ничто Анюте не оставалось, как взять хозяйственную сумку и пойти по вымышленным каким-то делам. Хотя никаких таких дел вне дома у нее не было.
Она еще прихватила мешок с мусором и уже более осознанно выскочила на улицу.
Здесь ей свободнее было и не так бедно на общение. Она увидела приветливую соседку по лавочке, широко улыбнулась ей. Та не осталась в долгу и даже сказала несколько приветливых фраз.
“Ранняя пташка”, – одобрила она появление Анюты.
Дальше было всё как всегда, прямо по улице, свернула на набережную, пошла вдоль реки, трогая легко шершавый и почему-то теплый гранит.
Солнце ещё было невысоко, и Анне показалось странным живое тепло от гранита.