. Уже будучи на острове Св. Елены он выразил мнение, что «из пятидесяти сражений, им данных, в битве под Москвою выказано наиболее доблести и одержан наименьший успех»
60.
От Бородино Кутузов отступал к Москве через Можайск, оставив в нем более 10 тыс. раненных. При оставлении войском весь город сгорел, подожженный по приказу главнокомандующего. Тем временем Кутузов заверял всех изо дня в день в том, что он даст новое сражение для спасения Москвы, и надеялся получить для этого подкрепление от Москвы. В письме от 27 августа Ростопчину он пишет: «После кровопролитнейшего сражения, вчерашнего числа происходившего, в котором войска наши потерпели естественно важную потерю, сообразно их мужеству, намерение мое, хотя баталия и совершенно проиграна [Кутузов все понимал], для нанесения сильного почувствования неприятелю состоит в том, чтобы, притянув к себе столько способов, сколько можно только получить, у Москвы выдержать решительную, может быть, битву противу, конечно, уже несколько пораженных сил его»61.
Однако вместо подкрепления Михаил Илларионович получил фельдмаршальский жезл и 100 тыс. рублей (плюс по 5 руб. за каждого «нижнего чина») за Бородинскую битву и царский рескрипт, что подкрепления до Москвы не будет. Получив такие известия, Кутузов, сообразно настроениям наверху, продолжал уверять о необходимости сражения под Москвой, которое решит успехи кампании и участь государства. «Первое свидание графа Ростопчина было в 25-ти верстах от Москвы, в деревне Малсонове, – пишет Военский, – после разных обоюдных комплиментов, говорено о защите Москвы и решено драться под стенами ея; резерв должен был состоять из дружины московских жителей с крестами и хоругвями [это фантастика]. Ростопчин уехал с восхищением и в восторге своем». Но далее Военский приходит к заключению, что Кутузов был не столь наивен, ситуацию трезво оценивал, и лишь вынуждено играл героя, вместе с тем намекая на неизбежные обстоятельства. «Как ни был умен [Ростопчин], но не разобрал, что в этих уверениях и распоряжениях Кутузова был потаенный смысл. Теперь ясно, что Кутузову нельзя было обнаружить прежде времени, под стенами Москвы, что ее оставят, хотя он намекал в разговоре Ростопчину: Au reste la perte de Smolensk entraine celle de Moscou»62 [Более того потеря Смоленска ведет к потери Москвы].