– Меня чрезвычайно раздражает, что широчайшее распространение приобрело уклончивое выражение «то, что сейчас происходит», – досадливо сказала моя новая коллега Маргарита. Это тоже литературный редактор, аристократического вида сухощавая дама, похожая на бывшую прима-балерину.
Меня посадили в тот же кабинет, где помещалась она, наши рабочие столы стояли напротив, мы занимались одним и тем же изматывающим и безрадостным делом – редактировали представленные на научные чтения доклады. Это определенно способствовало сближению и единению.
Уже через час после начала работы я честно призналась, что иметь дело с графоманами, чьи бессмертные произведения мне регулярно присылает на правку один популярный литературный маркетплейс, куда приятнее, чем с уважаемыми представителями академических кругов.
– Академических кругов ада, – с видом мученицы уточнила коллега и пальчиками помассировала виски.
Я хмыкнула, оценив каламбур.
– А почему графоманы лучше? – спросила сидящая с нами третьей верстальщица Элла.
– Они забавные, – охотно объяснила я. – Всегда дадут повод отвлечься и посмеяться. Некоторые особенно колоритные рукописи – просто неиссякаемый источник веселья. Хотите, зачитаю что-нибудь?
– Да. Пора. – Маргарита посмотрела на тонкое запястье, украшенное изящными часиками, откинулась на спинку кресла и прикрыла веки. – После каждых сорока пяти минут за компьютером рекомендуется делать перерыв на четверть часа, чтобы глаза отдохнули.
– Если после каждых сорока пяти минут делать перерыв на четверть часа, рабочий день будет составлять не восемь часов, а только шесть, и кадры предъявят претензии! – напророчил кудрявый дизайнер, имя которого я еще не успела запомнить. Он не сидел в нашем кабинете, но периодически заглядывал в него – то за ответом на какой-нибудь рабочий вопрос, то за кофе, то за сахаром к нему.
– Мы не скажем об этом кадрам и выполним свою норму, так что претензий не будет. Читайте, Елена, – разрешила Маргарита.
– Наслаждайтесь. – Я открыла файл с текстом присланной мне на редактуру рукописи и зачитала с листа. – «Внезапно по покоям разнеслась мелодия, больно отдаваясь в хрящиках головы. Стиснув как можно сильнее глаза, Эммануил-Мефодий Пятый напрягся, вспомнил ту, что напевно пела ему эту песню, и его душа расцвела в улыбке практически до ушей…»