Ночью она бесконечно мусолила в уме все этапы своей жизни, которая завершалась так плохо. Летом в их квартире с низкими потолками стояла страшная духота. Обычно она засыпала только на рассвете. Днем бродила по квартире в стоптанных туфлях, что-то бормотала вслух, не отдавая себе в этом отчета, и по пятьдесят раз подряд повторяла одни и те же фразы. Мысли о дочери не давали ей покоя. “Не приехала на похороны отца…” Она слонялась из комнаты в комнату, иногда с половой тряпкой или кастрюлей в руке, начисто забыв их назначение. “На похороны отца. на похороны родного отца…” Туфли с шипящим звуком шаркали по плиточному полу. Брюно испуганно съеживался в постели; он понимал, что все это добром не кончится. Бывало, она заводила с самого утра, еще в халате и бигудях: “Алжир – это Франция.”; затем снова раздавалось шарканье. Она ходила по комнатам взад-вперед, устремив взгляд в невидимую точку. “Франция. Франция.” – повторяла она постепенно сникающим голосом.
Бабушка всегда хорошо готовила, и здесь это стало ее единственной радостью. Она устраивала Брюно роскошные трапезы, словно собиралась принять человек десять гостей. Сладкие перцы в масле, анчоусы, картофельный салат. Бывало, что основному блюду – фаршированным кабачкам, кролику с оливками или, например, кускусу – предшествовали пять разных закусок. Ей не удалось освоить только десерты; но иногда, получив пенсию, она приносила домой коробки с нугой, каштановым кремом и калиссонами из Экса. Мало-помалу Брюно превратился в жирного пугливого ребенка. Сама она почти ничего не ела. По воскресеньям бабушка вставала чуть позже; он забирался к ней в кровать, прижимался к костлявому телу. Бывало, он представлял, как встает среди ночи и, вооружившись ножом, наносит ей удар прямо в сердце; и тут же воображал, как рухнет в слезах перед ее трупом; и еще – что вскоре после этого умрет сам.
В конце 1966 года бабушка получила письмо от дочери, их адрес ей дал отец Брюно, с которым она переписывалась раз в год на Рождество. Жанин не выразила особого сожаления о прошлом, ограничившись одной-единственной фразой: “Я слышала, папа умер и ты переехала”. Кроме того, она сообщала, что уезжает из Калифорнии, перебирается на юг Франции; но адреса не оставила.
Однажды утром, в марте 1967-го, пытаясь приготовить оладьи из кабачков, бабушка опрокинула на себя лохань с кипящим маслом. У нее хватило сил выползти на лестничную площадку, и на ее крики сбежались соседи. Вечером, выйдя из школы, Брюно увидел мадам Аузи, их соседку сверху; она отвела его прямо в больницу. Ему позволили на несколько минут увидеться с бабушкой; ожоги были скрыты под простыней. Ее накачали морфием, но она все же узнала Брюно и сжала его руку в своих ладонях; после чего мальчика увели. В ту же ночь ее сердце остановилось.