– Да ты просто эксперт, я смотрю.
– Я просто внимательно слушал. А ты даже не в состоянии сделать усилие над собой. Знаешь, мне кажется, нам стоит обратиться к другому врачу. Вот у Брук…
– К нему будешь ходить с ней. Вот забеременеет она, и вперёд, – Оливия переводит взгляд от телефона к цифровой панели, будто в сомнении, что мы нажали на нужную кнопку и едем, а не стоим на месте, и мне становится горько. Не от того, что Брук как бы съехала, а потому, что я не работаю сразу на два фронта и никогда так себя не вёл, но своими же собственными усилиями создал соответствующий образ, которому даже не желаю соответствовать.
– Не забеременеет.
– А что так? И с чего вдруг такая категоричность? Она бесплодна, или у тебя банально на неё…
– Я банально с ней не сплю, – не давая ей мерзко и низко закончить собственную мысль, а именно очевидными мне отторгающими выражениями всё бы и завершилось, я перебиваю фразу на полуслове и почти выхожу из себя, – порой ты так отвратительна. Была таковой и по-прежнему остаёшься. Вот почему мы никак не можем наладить хотя бы подобие нормального общения, – но всё это чушь, и я это знаю, и Оливия также знает. Может, поэтому её пальцы перестают перемещаться по сенсорным буквам и знакам препинания, и проходит какое-то время прежде, чем она слегка поворачивает голову налево, чтобы мельком взглянуть на меня?
– Мы не можем его наладить не поэтому, а потому, что тебя нравится меня провоцировать. Я бы даже сказала, что ты это полюбил. И тут все средства хороши, ведь так? Но ты с ней спал, так что не вижу разницы, – но она есть, и я мучительно пытаюсь понять, больно ли Оливии из-за того, что я, как предполагается, быстро утешился, или ей действительно всё равно. Она не выглядит разбитой или страдающей, но внешность бывает обманчива. Даже, наверное, её.
– Нет, не спал. То есть спал, но лишь в платоническом смысле, и только. Не с ней, а рядом. Как друзья.
– Значит, ты мне солгал?
– Да.
– Почему?
– Потому что причинять тебе боль стало моей целью, Оливия. Наверное, не всё попадает точно в яблочко, но… – тут лифт, звякнув, наконец останавливается, и когда его двери открываются на первом этаже, Оливия быстро выходит прочь и столь же стремительно, будто на ней домашние тапочки, а не довольно высокие туфли, выбирается на свежий воздух, а там достигает и своего автомобиля, тоже внедорожника, как и у меня. Мысленно и морально я настраиваюсь на сражение, но она садится на переднее пассажирское сидение ещё до моего появления в непосредственной близости. Ключи валяются на приборной панели, безмолвно подчёркивая то, что я водитель, раз уж так этого хотел, и всю дорогу до дома мы проводим в гнетущей тишине. Мне неоднократно хотелось открыть рот и попросить её уже высказаться, потому что в случае с ней это всяко лучше тошнотворного молчания, но последние крупицы сдержанности и контроля проваливаются в небытие лишь на стоянке, освещённой сплошь электрическим светом. – Скажи же уже хоть что-нибудь. Что угодно, Браун.