– Клянусь, их должно быть пять, – сказал я. – Но сейчас чётко вижу семь.
Лойтурец поцокал языком.
– Плохь, плохь, – прокудахтал он обеспокоенно. – Вамь надобно лежать.
Я и вправду всё пытался подняться, а лойтурец усаживал меня обратно. Но я должен был найти…
Её
Но её, конечно, уже и след простыл.
Я почти поверил, что она – сон. Видение. Горячечный бред.
Карета наша поломалась, и кучер ничего не смог с этим поделать. Он предложил нам с лойтурцем подождать, пока кто-нибудь проедет, или дойти пешком до ближайшей усадьбы или деревни.
У меня так кружилась голова, что я не особенно вникал в смысл происходящего.
Всё, что я видел, – она.
Наверное, прав был доктор Вальчак. Тогда, ещё одиннадцать лет назад, я слишком сильно ударился головой. И ещё горячка. И пережитый ужас. Матушка, конечно же, не хотела в это верить. Ещё бы, единственный сын, и тот душевнобольной.
Но… но как ещё можно было объяснить то, чему я стал свидетелем у Бездонного озера? Откуда ещё могла явиться она, как не из бредовых горячечных видений? Наверное, остальным было легче поверить в это, чем в мой рассказ.
– Мольодой человекь, – позвал меня лойтурец. Мне очень нравится его акцент, не могу удержаться от того, чтобы не попытаться отразить это на письме. – Ви замерзать. Прошу, сядьте в карету.
Я приподнял голову с постеленной шинели нашего извозчика (верно, он когда-то служил или получил эту шинель в подарок от бывшего солдата).
– И как вы это себе представляете, любезный? – В мои намерения не входило показаться грубым, я вообще не приемлю вульгарность и mauvais ton[2] в любом проявлении. Только бумага терпит мои ругательства, да и те только когда я вспоминаю её. Epistola non erubescit[3].
Очень хочется верить, что я не оскорбил своего нового знакомого, но он выглядел смущённым: карета, в которой он предложил мне отдохнуть, так накренилась, что присесть или тем более прилечь в ней было никак невозможно.
– Ви правь, – сказал лойтурец.
Он отряхнул свой дорожный сюртук и протянул мне руку.
– Доктор Густав Остерман, – представился он.
– Ох, прошу прощения… князь Михал Белорецкий.
Поспешно подскочив с шинели, я едва не упал: так сильно закружилась голова. Доктор подхватил меня и помог удержаться.
– Осторьёжно, молодьой чельовек, – обеспокоенно произнёс он. – Осторьёжно. У вас сильный ударь.