– Следуйте за мной.
Фельдъегерь вынул из саней пачку бумаг и слегка подтолкнул растерявшегося Митю к дверям. В передней стояли два молодых солдата, с ними и оставили Гончарова.
Длинная стрелка пробежала всего половину круга по резным настенным часам, когда вернулся дежурный офицер.
– Пройдёмте, – сказал он и повёл юношу через площадь к Зимнему дворцу.
Совсем по-другому представлял Митя первый визит во дворец. Он думал попасть туда на аудиенцию для пожалования в камер-юнкеры, например. Или с важным донесением по службе. Но не так – с жандармами, ночью, замёрзшим и изрядно голодным. Хорошо хоть не в кандалах.
В большой полутёмной комнате, куда его привели, за столом сидел довольно молодой кудрявый генерал-адъютант. Три свечи в подсвечнике освещали лишь его равнодушное лицо. Он обмакнул перо в чернильницу и, подняв взгляд на Дмитрия, уточнил:
– Гончаров Дмитрий Николаевич, были ли вы на площади у Сената 14 декабря 1825 года?
Митя сглотнул, слова не шли из горла.
– Был, – выдавил он.
– Состоите ли вы в каком-либо обществе?
– Да.
– Кто вас туда принял? – поморщившись, спросил генерал.
– Одоевский, – ответил Митя и уже по выражению лица собеседника понял, что это был неправильный ответ, тот, что увлечёт его в бездну.
– Вы же москвич, кого ещё вы знаете в Петербурге? – голос генерала стал вкрадчивым. – Расскажите.
– Никого не знаю, – теряя почву под ногами, сказал Митя и вдруг вспомнил: – Кюхельбекера!
– А где вы познакомились с Кюхельбекером?
– Ну вот у Одоевского же и познакомились, – растерянно ответил Митя и безропотно подписал поданную ему бумагу.
Некоторое время он ожидал решения в коридоре в обществе всё того же дежурного офицера, а потом знакомый уже жандарм отвёз его через мост в крепость.
В доме Гончаровых царили тоска и смятение. Мать вставала рано, тщательно одевалась и уезжала куда-то на весь день. Возвращалась поздно и не в духе, гоняла прислугу и дочерей, потом запиралась у себя до утра, не желая ни с кем разговаривать, и, судя по бормотанию, доносившемуся из-за двери, истово молилась. Отец вообще перестал выходить из флигеля, только его слуга иногда, озираясь, пробирался через двор за ворота. Прислуга и гувернантки притихли, даже уроки спрашивали с сестёр не строго, но игры не поощряли. Катерина носила чёрное платье и нарочито отворачивалась, когда к ней обращались. Впрочем, обе столицы надели траур по императору Александру, поэтому старшая сестра в этом не отличалась от остальных горожанок. Саша с Ташей ещё могли не носить чёрное и не носили, но и у них настроение было подавленное. Ивану и Серёже новость про Митю сообщили тоже, но приехать они не могли и слали одно за другим встревоженные письма с расспросами. Но девочки сами ничего не знали. Мать же письма прочитывала и бросала их на столе раскрытыми, не отвечая.