, помнишь? Затем эксгумируем и, кого сможем, клонируем. Конечно, в первую очередь нужно концентрироваться на выдающихся личностях: героях войны, ученых, талантливых организаторах. Клонируем миллионов сто-сто пятьдесят и дело в шляпе! Добавь сюда автоматизацию многих сфер жизни.
– Ты слишком часто смотришь Курехина. Скоро до белых марокканских карликов дойдешь.
– А ты боишься мыслить радикально! Стискиваешь себя рамками, которые заданы в прошлом, а теперь поддерживаются трусами и неудачниками.
– Какова итоговая цель всего этого?
– Господство!
– Господство ради чего? Ради построения очередного рая на земле? Тогда чем тебе не нравятся коммунизм или демократия?
– Я не отвечу так сразу, – проговорил Вадим после мгновения молчания. – Но если этого ответа не будет, то Россия – или то, что от нее останется – будет обречена лавировать между другими центрами силы, по-лакейски обслуживать их интересы и прозябать. Веками прозябать, мечтая о возрождении.
Тем временем, туча приближалась. Мы замолчали, и я использовал возникшую паузу, чтобы прекратить бесплодный спор. Следовало искать укрытие, а не предаваться словоблудию.
– Видишь? – я указал рукой налево, в сторону рощицы на небольшом холме. – Если пойдем быстро, минут за пять доберемся.
– Хочешь ночевать под елкой? Мы там утонем. Давай пробежимся по дороге. Минут пятнадцать бегом, а потом, глядишь, и на поселок выйдем…
– Мы не знаем, сколько еще идти. Зато рощица на холме, и оттуда обзор есть, – на горизонте сверкнула молния и раздались глухие раскаты грома, как будто кто-то бил палкой по огромному чану с водой. – В чистом поле под грозой побежишь?
– Риски минимизируешь? – Вадим усмехнулся и оценивающе поглядел на объект моего предложения. – Но если увидим с холма деревеньку, то со всех ног туда.
Посреди позднеапрельского пейзажа мы, бегущие трусцой по грязи и коврам пожухлой прошлогодней травы, безнадежно сопротивляющейся молодым побегам, выглядели чуждо и, наверное, нелепо. А сзади огромным тарантулом ползли черно-синие тучи, грозно гремя, плюясь во все стороны молниями, перекатываясь и становясь все более устрашающими по мере своего приближения.
Если смотреть на подобные картины взглядом непосредственного участника событий, особенно если его опыт исчерпывается будничной цикличностью внутри городских инкубаторов, то часто они кажутся устрашающими и даже жутковатыми. Если рассматривать их с высоты птичьего полета, то, напротив, выглядят ничтожными и не заслуживающими внимания. Подумаешь, два человека бегут где-то в полях, желая скрыться под деревьями от грозы. Разве это тяжкое испытание, которое можно сравнить с невзгодами людей, прошедших, например, артобстрелы и голод блокадного Ленинграда? Разумеется, нет. Но даже такие вещи способны дать нам материал к пониманию отчуждения, тонкой, но очень плотной пленки, которая натянута между мной и тобой, между мной и миром, между тобой и миром. Эмоциональная депривация, которая спасет нас от многочисленных раздражителей, но лопается мыльным пузырем, едва речь зайдет о нас самих.