– …клянусь, я убью тебя! – голос Жозефины донёсся до меня будто сквозь воду. Чёрт, о чем я вообще думала? Она кричала, пока я какого-то черта была сосредоточена на паркете? Как много из её слов я пропустила? Что, если меня наказали? – Если ты ещё раз так опозоришь меня, Эмилия, то я соберу всю твою чёртову мазню в старой конюшне и подожгу её!
Сердце пропустило удар. Вспышка образа как горят мои картины была такой реальной, что я не смогла сдержать всхлипа, срывающегося с моих губ. Уже второй раз за последние два часа слёзы потекли по моим щекам. Во мне не было сил остановить их. Жозефина в несколько шагов сократила расстояние между нами и грубо обхватила мой подбородок. Её губы скривились в презрительной усмешке, когда глаза обратили внимание на слёзы.
– Какое же ты ничтожество.
Всхлип, что я не смогла подавить после её слов, был громче предыдущего. В поле моего зрения попала её поднимающаяся ладонь. Глаза зажмурились. Тело чуть дёрнулось назад, но ничего не могло спасти меня от удара. Ладонь соприкоснулась с моей щекой с дикой силой. Кожу будто обожгло огнём. Я отшатнулась, пытаясь удержаться на ногах.
– Иди в свою комнату и не попадайся мне на глаза, маленькая дрянь.
Жозефина развернулась и, расправив плечи и подняв высоко голову, направилась в противоположную от меня сторону. Стук её каблуков ещё некоторое время отдавался у меня в ушах. Ладонью аккуратно пощупала горящую щеку и тяжело выдохнула, вытирая слёзы. Сердце ныло от мысли, что она действительно сожжёт мои картины. То, что она делает со мной на протяжение последних пятнадцати лет не имело такого значения. И она знала это. Жозефина Клаусен нашла слабое место, которое я никогда не подвергну опасности и будет пользоваться этим, добиваясь нужного от меня поведения.
Лишь спустя пятнадцать минут во мне обнаружились силы, чтоб начать путь наверх по лестнице. Ноги всё ещё немного подрагивали, но в остальном меня накрыло странное опустошение. К плохому отношению быстро привыкаешь. В конце концов, ты просто начинаешь переживать эти моменты и жить дальше.
– Когда ты уже начнёшь нормально себя вести? – раздался равнодушный голос Генри с другого конца коридора, когда я наконец добралась до своей комнаты.
Лицемерный ублюдок. Он не знает, что означает нормальное поведение с тех пор, как родился. У него и нашей старшей сестры Элизы просто было преимущество в виде безоговорочной любви родителей.