– Это бизнес, Идо.
Она стиснула пальцами либретто.
– Я сказала нет.
– Но почему? Это же гарантированная слава.
– А кем я буду без Призрака?! – вспылила она. – Как вы дальше разовьёте сюжет?! Может, забеременеть от него заставите?!
– Заставлю, – процедил Гаскон, нависнув над ней. Изабель невольно попятилась назад. – Тебе предлагают мгновенную славу, а ты хвостом крутишь?!
– А почему не пойти дальше?! Давайте! Постановка от отца Призрака, дяди, двоюродного брата, тестя! – Изабель швырнула либретто на пол. – Чего мелочиться?! Как вам такое? «Фауст» в постановке родителей жены брата Призрака Оперы!
На весь зрительный зал прогремел мелодичный громкий смех. Гаскон побелел, Изабель похолодела. Она взглянула в сторону пятой ложи, но та пустовала.
Но голос Призрака звучал отовсюду.
Артисты и музыканты перестали дышать, пытаясь найти мрачную фигуру в маске.
– Гаскон, друг мой, как ты разговариваешь с МОЕЙ невестой?
– Извини, Идо.
– Не слышу, – с издевательской интонацией произнёс Призрак.
– Я прошу прощения, – голос начальника прогрохотал на весь зал, заставив Изабель подпрыгнуть, – у мадемуазель Идо за своё хамство.
– Дорогая Изабель, вы довольны? – по голосу было слышно, что Призрак Оперы не переставал улыбаться. – Или вашу обиду смоет только его кровь?
Изабель подскочила.
– Всё хорошо! Правда! Ничего страшного!
Она махала руками, не зная, куда и к кому обращаться. Её лицо пылало, и в который раз Изабель чувствовала себя невероятно глупо.
– Гаскон, – Призрак Оперы с подчёркнутым трагизмом вздохнул. – Благодари мою невесту за милосердие.
Воцарилась тишина. Гаскон смотрел по сторонам, ожидая, что Призрак вот-вот появится, но ничего не происходило. Изабель дрожала, стискивая зубы. Неудивительно, что Призраку так понравилась эта идея: ему нравилось отыгрывать роли, нравилось смущать Изабель.
Он должен понимать, что Невеста Призрака – это клеймо, это тень на её таланте, и если она однажды станет популярным постановщиком, люди будут помнить, кому она была обязана своей славой.
Ничего романтичного в Невесте Призрака нет. Учитывая, что сам Призрак – воплощение всего ужасного, что только могло случиться в Париже.
– Дурдом, – процедила она и, стискивая кулаки, вышла из зрительного зала. Она не потрудилась поднять либретто, и любого, кто окликнул бы её, была готова убить.