Седой незнакомый муфель ткнулся в Лифона выпирающим острым животом, упал рядом на скамью и резко стянул капюшон с его головы, обдав запахом рыбы и эля. Лифон содрогнулся, но муфель, пробубнив невнятное и извинившись за то, что обознался, встал, шатаясь, и пошел дальше в поиске своей компании.
Лифон вернул наголовник на место и закутался поглубже.
Пудры, которая была добыта у фаялит, хватало надолго. На счастье его, она не выгорала, не истиралась, и все же со временем бесцветная шкурка все одно проявлялась, и Лифон вновь посыпал себя цветом. Все бы ничего, да только в заветной баночке стало видно дно. Пудра заканчивалась.
Лифон берег ее и все больше тела прятал под одеждой, оставляя на виду только лицо да лапки. Он надвигал глубокий капюшон, и никто не задавал вопросов. Особенно в такое холодное и полное опасностей белоземье. Перетерпев все то, что с ним приключилось, Лифон стал замечать, как разительно изменился. Его глаза глубоко запали и блестели либо от злости, либо от вида еды или монет. Его лапы превратились в жилистые плети с сухой потрескавшейся шкуркой. Шерсть много где выпала и больше не росла. Одним словом, мой дорогой читатель, если бы ты увидел прежнего Лифона и Лифона сейчас, ты бы сказал, что я тебя пытаюсь обдурить, и что не могут эти двое быть одним и тем же муфлем. И ты был бы прав, мой дорогой читатель. То были два разных муфля внутри одной и той же шкурки. Нас всех меняет судьба. И тяготы, и радости одинаково нас меняют. Но от радости мы прорастаем самыми прелестными цветами, а от печалей и страхов в нас разрастается зловонное болото или пески печали пожирают нас.
Лифон стал раздражительным, крайне осторожным и подозрительным.
Вот и сейчас муфли вокруг беседовали, заходились в смехе, а от смеющегося муфля никогда зла не жди. Но на Лифона с недавних пор отовсюду смотрела опасность. Он приспустил капюшон и попытался вслушаться, уж не о нем ли говорят в пивальне? Но за ближними столами шли другие разговоры: «Глянь, белоземье токмо началось, а уже такой холодун! – Так и последние радостецветы могут погибнуть. – У норн крылышки на этаком морозе абы как двигаются, оттого почти перестали они летать, сидят себе в норках».
Самый старший из сидящих – белый, как хлопья белоземья, муфель, похожий на дедушу Пасечника из родной лифоновской деревни, – кряхтел громче всех и сокрушался: мол, в деревнях все больше становится бесцветных, что ж с ними поделать? Худое вытворяют, но не выгонять же их по лесам, таковое не по муфликовым законам. Эх, все не к добру!