Она натянула первую попавшуюся одежду и вышла.
Мама была в мыслях постоянно. В голове Надя выделила ей комнатку, в которой она жила как маленькая куколка. Мама ела за столиком из катушки ниток, спала в коробочке из-под сардин, хранила вещи в комодике из спичечных коробков.
Надя перепрыгивала со ступеньки на ступеньку, играя с игрушечной мамой в голове. Она взяла её и закружила в пируэте. Надя никогда не видела маму, танцующую на сцене, лишь на фотографиях. Там, она изящная как лебедь, одетая в пышную пачку, улыбалась и страдала, застыв в неестественных позах. Но на всю жизнь Надя запомнила случайную фотографию из-за кулис. Мама в простом летящем платье готовилась выпорхнуть на сцену. Лицо было скрыто, она смотрела на балерин, танцующих свою партию. Мама стояла на пуантах, ноги были натянуты как ножки циркуля, сквозь полупрозрачные колготки проглядывался рельеф мышцы. Но руки были поджаты, словно маме было холодно, или она вдруг испугалась громкого звука. Это добавляло трогательности и искренности.
Сердце наполнилось любовью: безграничной, светлой и безусловной. Так воздух наполняет воздушный шар, делая его красивым и праздничным.
Надя встала на носки и сделала шажок вниз.
Нога вдруг неестественно искривилась, и тело наклонилось вперед. Надя схватилась за перила, но лишь ухватила пальцами воздух. Зелень стен сменилась темнотой, запах хлорки ударил в нос, а все тело прожгла боль. Глухой звук удара об пол отдался в ушах, но Надя вскочила и скоро оказалась на улице.
Прошлый поход в морг, казалось, был во сне. Надя плелась за одногруппниками по коридору, стараясь не отстать. Память словно стерло, и она не узнавала этих мест. Даже запаха сильного не было: мозг сам его додумал, и её обоняние усилилось в разы.
Надя начала потихоньку осваиваться. Секционная оказалась небольшой, но светлой. На стеллаже с инструментами стоял магнитофон, из которого лилось радио. Сейчас стол пустовал, а патологоанатом, показавшийся мясником, без маски оказался приятным мужчиной пятидесяти лет. Усы завивались кверху как у задорного казака, бородка, скрывающая второй подбородок, и виски были посеребрены сединой. В мощных руках он вертел свое главное орудие – секционный нож с длинным лезвием и массивной рукояткой.
– Устали за партами сидеть? Я тоже с утра до полудня в бумажках копаюсь, одна волокита: протоколы, заключения, свидетельства. Только шум принтера и стук клавиш – так геморрой себе потихоньку и зарабатываю. Тут хоть разомнусь немного. Девушка, вас музычка моя смущает? – он заметил, как Лика Есешина рассматривает приёмник на полке. – Без неё не работаю, мне без музыки жизнь не мила.