Говорили, что в подвале дома была разлита ртуть, жильцы часто болели и некоторые даже умерли. Недавно эту ртуть обнаружили и решили снести дом.
Сделали это быстро, как будто дом не снесли, а унесли. После дома осталась неглубокая яма, немного рыжего деревянного мусора и обломки старого шифера.
Конечно, такой страшный дом не жалко. Вот только двор сразу стал открытый, пустой, неуютный и как будто чужой. Заглядывать в яму, оставшуюся от дома, не хотелось.
Когда моим родителям дали их первую отдельную двухкомнатную квартиру в другом районе, я ни разу не пожалел старого двора.
В декабре 1965-го года мои родители получили новую квартиру на первом этаже четырехэтажного панельного дома по улице Вагнера. У меня появилась своя комната с окном на заснеженный пустырь. Родители, даже когда мы все бывали дома, были вечно заняты. То они расставляли мебель, то раскладывали в шкафу посуду, то готовились встретить гостей на новоселье. Я все время сидел в комнате один. Очень хотелось напроказничать, чтобы ну хоть кто-то меня заметил!
Есть идея! Подставив к окну стульчик, я взобрался на узкий подоконник, некоторое время стоял в нерешительности. Во-первых, очень высоко. Во-вторых, я у всего мира на виду. В-третьих, идея очень уж смелая! Но отступать уже поздно. Я стянул штаны и показал пипиську прохожим, идущим вдалеке по снежной тропинке через пустырь.
Задохнувшись от ужаса содеянного, быстро слез с подоконника и долго сидел, прислушиваясь, не пришли ли те прохожие наказывать шалуна?
Пронесло!
Вечером собрались гости. Сидели, разговаривали, пели. А я опять один в своей комнате. Это становилось просто невыносимо! Почему никому нет дела до ребенка?
Когда уровень обиды на судьбу-злодейку пересилил инстинкт самосохранения я решительно вошел в комнату к взрослым и попросил отца дать мне самую новую газету. С гордостью перед друзьями и родственниками за грамотного сына, отец дал свежий «Советский Спорт».
– Читать будешь? – подмигнул он гостям.
Я молча унес газету к себе в комнату. Там черным карандашом тщательно нарисовал на газете жирную фашистскую свастику. Когда свастика была готова, я отнес показать взрослым результат своего протеста. Отец взял газету в руки, улыбка сползла с его лица и, недолго думая, он от души врезал мне по попе.
– Марш в кровать, охламон! Завтра поговорим!