– Взаимно, – выдавил я.
Святой отец вновь улыбнулся. По-отечески взял меня под локоток и не спеша зашагал вдоль скамей. Мне ничего не оставалось делать, как засеменить рядом.
– Скажите, mon fils8, вы веруете в Бога? – спросил священник, не убирая с лощеного лица блаженную улыбку, спросил будто между прочим, тоном, каким можно тихо и непринужденно возвестить о начале дождя в душный летний полдень. Дождь этот ждали еще со вчера, и, разумеется, знали, что его капли не принесут облегчения от прохлады; душно и мрачно несколько дней подряд, душно и мрачно, а теперь еще и омерзительно влажно. Вопрос не имел ответа, больше того, он не имел смысла и права быть заданным. Если когда-нибудь я и отвечу на него, то только себе самому. Из каких-то мстительных побуждений, от разочарования происходящим, на вопрос я ответил вопросом:
– В какого именно бога?
Жан-Батист остановил свое шествие. Встал аккурат напротив музицирующего племянника.
– Конечно же, в единственного Господа Бога, что послал на землю своего сына, Иисуса Христа, умершего на кресте за грехи наши, – без намека на акцент скороговоркой отчеканил отче, смотря на меня взглядом агнца.
– Ну, начинается… – протянул тихо Николас и добавил по-фламандски – видимо, дядя не понимал второго родного для племянника языка. – Oude fart trok erwten9.
Со стороны главного входа послышались голоса: с десяток пожилых мужчин и пара женщин, тоже не первой молодости, неспешно шли к нам, осеняя себя крестными знамениями. Половина из них нас не достигла, заняв места на скамьях. Некоторые с опаской поглядывал на Нико, и не думающего останавливать свою игру на органе. Я ухмыльнулся, поняв, что он заиграл мелодию одной известной довоенной песни.
Святой отец оглядел собор и недовольно нахмурился:
– Я надеялся покончить с делами до утренней службы… Mon fils, пройдемте в исповедальню.
Он указал на прямоугольную деревянную пристройку в углу, имеющую две дверцы. Мы прошли к ней, Жан-Батист открыл одну из дверей и исчез за драпированной темной тканью. Поняв, что я остался в растерянном одиночестве, он громко и торжественно изрек из глубины ящика:
– Пройдите в соседний chambre10!
Дверца передо мной закрылась; все еще недоуменный, я сделал, как было велено. В полумраке, окутанный запахами сухого дерева и пыльной ткани, уселся на твердое неудобное сиденье. С коротким стуком отъехала перегородка в стене справа: в темноте показалось благообразное лицо священника.