– Заткнись! – Арцыбашев ударил по столу. – Я наслушался бабских причитаний в больнице; теперь и здесь слушать?!
Женщина осторожно отошла, словно переступая помои, а потом сдержанно ответила:
– Хорошо, сынок, я помолчу.
– Ника еще не знает про мать? – спросил Арцыбашев, моментально успокоившись.
– Нет. Ведь ты просил не говорить.
– Сказать все-таки придется.
– Ты хочешь сам?
– Да, – доктор обтер губы салфеткой, поднялся из-за стола. – Только не сегодня.
Мать укоряющим взглядом посмотрела на него:
– Пойдешь по гостям?
– А что еще остается делать?
– Побыть со своей дочерью, например?
Арцыбашев поморщился. Софья Петровна так некстати напомнила об обещании, уже забытом…
– Меня пригласили к Павлову, посмотреть на его Нобелевскую медаль, – солгал мужчина. – Разве я могу отказаться от такого? Может, когда-нибудь и ко мне будут приходить, чтобы смотреть на мои регалии.
После ужина Арцыбашев вернулся в спальню. Открыв шкаф, он пробежался глазами по костюмам. Выбрал траурно-черный, с темно-серой жилеткой.
– Папа, ты уезжаешь? – робко спросила Ника.
– Да, милая моя. Ложись спать.
– Сейчас восьмой час, – ответила она.
– Тогда поиграй, – в голосе доктора появилось раздражение. – Словом, займи себя чем-нибудь.
– Хорошо, папа, – Ника покорно ушла.
«Зря я так, – отрезвляюще подумал Арцыбашев. – Ради нее стараюсь. Это все – для нее…»
– Ника! – позвал он. Девочка отозвалась из столовой – она ужинала. – Так что ты хотела, милая моя?
– Мы… Может, мы сходим в цирк снова? С тобой?.. – несмело предложила она. – Я очень хочу, чтобы ты посмотрел на ту девушку – она такая ловкая и изящная. Она, как фея…
– Хорошо, – Арцыбашев тепло улыбнулся, глядя, как дочь оживилась. – Когда?
– Завтра, в час.
– Я согласен.
– Здорово! – девочка хлопнула в ладоши. – Ты просто обязан увидеть ее! Она такой прекрасный номер исполнила, и музыка…
– Ника, ты сейчас суп опрокинешь, – сердито заметила Софья Петровна. Впрочем, когда Арцыбашев посмотрел на мать, женщина легонько кивнула, полностью одобряя решение.
11
Машина Арцыбашева неторопливо ехала в сторону Театральной площади, к Мариинскому театру. Он был виден издалека – громадный и ослепляюще-яркий, манивший к себе всех любителей нестареющей классики. На подъезде образовалось плотное движение – вереница пролеток лениво ползла вдоль тротуара. Перед самым входом она останавливалась – ровно настолько, чтобы пассажиры успели расплатиться и выйти – и после этого двигалась дальше, уступая место новым экипажам.