Рим припудрился, оттаивает Рим
от недавнего кровавого испуга…
Что ж, Катулл, давай, дружок, поговорим,
хотя ты никак не хочешь стать мне другом.
Ход событий не бывает повторим
буква в букву, знаю лучше: я постарше
и поопытней. Давай поговорим,
а охранников сгоню и секретаршу.
Посидим хоть вечерок наедине,
выпьем кипрского с закускою простою.
Что, приятель, не даешь покоя мне
эпиграммами блошиными. Не скрою,
что забочусь о стабильности в стране,
чтоб остыть от революций и потерей,
чтоб зажить повеселее и, по мне,
тем в истории остаться, мой Валерий.
Ни диктатором не слыл я, ни рабом —
просто личностью, способной на поступок.
Что ты ангел, тоже верится с трудом —
в мире нынешнем все больше проституток
политических. Тебе открою дом
одному из братьи пишущей в Кампанье,
мы ведь знаем, что не оргией – трудом
раздвигаются границы расстояний
меж веками. Вдохновение несло
нас с тобой, Катулл, обоих дальше, выше.
Что за разница: мечом или стилом —
летописец одинаково припишет
к Риму нас рубежной эры. Тяжело,
как всегда, переворачивать страницы
несвершенного. И тут твое стило
даст хоть как-то пред потомками отмыться.
Знаю я, тебе не нравится, что ввел
я в свой круг одних военных да чиновных —
что ж, признаюсь, мой Валерий, произвол
неизбежно отразится на достойных.
Да, воруют, но не больше, чем осел,
тот, что был из вашей братии дворянской…
Ты вот тоже разошелся – произвол! —
выйди в люди, пошатайся по крестьянству.
Рим расцвел: театры, бани, акведук,
восстановленные храмы и скульптуры.
И с чего ты взбеленился, милый друг,
начинается частенько с авантюры,
где посылом – обрести свободу рук,
чтоб казна своя, что государственная (коль за
это взялся, позабудь про совесть, друг!),
обернулась и в общественную пользу.
Вот пример: поднес вам Галлию – враги
сразу в вой, обогатился, мол, с насилья.
Ты хоть в этом мне, приятель, под-моги:
дай им волю – и тебе подрежут крылья
за талант ли, за богему, за долги,
за любовницу, доведшую до пыток.
Делай в тайне все, что хочешь – не моги
только выступить, Валерий мой, открыто,
постарайся эту серость обойти,
что страшится гонорок свой поутратить.
У великих, мой Катулл, свои пути,
наплевать им, как их вспомнит обыватель.
Ты из тех же, что и я: казнить – простить
для тебя, посланца свыше, тот же росчерк!
Так зачем ты на моем стоишь пути —