– Да сам ты, Шурик, вспыльчивый и… перестраховщик, к тому же, страшный, – опомнившись, умолкаю на этом, всё-таки чему-то меня прожитые годы научили, а дальше мой раздосадованный парнишка «чешет» один.
Правда, и он ещё немного поразорявшись в запале, успокаивается, с удовольствием перейдя к многочисленным достоинствам своего замечательного друга, повторив примерно всё то же самое, что он говорил обо мне.
На самом деле всё так и есть: мы с ним лучшие ученики в классе, да и, видимо, в школе – есть, чем похвастать! – да к тому ж ещё состоим практически во всех школьных научных кружках и спортивных секциях, постоянно участвуя и в городских, и в областных, и даже иногда республиканских соревнованиях.
– Ну, всё – достаточно! – в какой-то момент перебивает нас Елизавета Афанасьевна. – Это всё мы про вас и без ваших дифирамбов друг другу знаем, а вот скажи-ка нам, Тимофей, что ты мог бы – загадочно улыбается, – рассказать нам про своего друга самого сокровенного, важного, по-товарищески, что ли. Такого, что б и ему самому было очень необходимо знать про себя, что б могло помочь ему… в дальнейшем?
– Ну, я не зна-а-ю, – похоже, немного испугавшись, тянет мой паренёк не в состоянии не то, что б сходу ответить на неожиданный вопрос учителя, но хотя б даже охватить его мысленно во всей его пугающей широте.
– Ну, согласись, всегда есть что-то, – давит классная, – что нам не нравится друг в друге, а значит, всегда есть то, что просто необходимо сказать товарищу прямо в лицо, в глаза и лучше всего это делать открыто, публично. Так честнее всего!.. Понимаешь?
«Я-сегодняшний», естественно, по инерции молчу, продолжая наблюдать за ситуацией и собой четырнадцатилетним, будто бы со стороны, хотя и вижу всё происходящее прямо из него, из… себя. До сих пор он, то есть, «я-четырнадцатилетний», говорил и двигался сам по себе, так, как ему заблагорассудится без моего теперешнего вмешательства, как он это, видимо, делал в том далёком 1980 году, а я лишь иногда повторял за ним то, что и теперь сказал бы точно также. Да, если б я и захотел что-то сделать сам без него, думаю, у меня вряд ли это получилось.
Но сейчас всё изменилось: мой подросток во мне замолчал, растерялся, исчез – странно, совсем не помню этого момента! – похоже, от этого незатейливого и, в сущности, несложного вопроса учителя он потерял точку опоры, нить мысли, впервые задумавшись над его устрашающей бескомпромиссностью. Откуда ему – ну, мне, то есть, тогдашнему! – было знать, что люди на самом деле очень разные, и что на одни и те же жизненные ситуации смотрят и реагируют по-разному.