⁃ Можешь не издеваться?
Он засмеялся.
Мой рассказ был глуп, плох. Сам я был нестерпим и смешон. И от того более всего, что даже мысли не допускал подобной.
Несносны люди, которые мнят себя повзрослевшими, и, молодыми-то не побывав, отвергают эту молодость.
Да, я был… самоуверен. И уверенность моя, можно сказать, проявлялась в том, что ее то я и презирал.
Но ведь, право, никогда не может человек быть ни в чем справедлив. Никогда не может он постоять ни за одно свое слово, заручиться… Он проклят, обречен быть ничтожеством, пустословом. Ему вечно суждено бросаться словами на ветер – и это говорю я!
Конечно, не исключено, что существует справедливость там какая-то; бесполезная, ненужная справедливость, которой мы недостойны. Которую оскверняем мы и обесцениваем словами, ртами своими грязными…
А сегодня, когда уже больше года как минуло с того нашего разговора, с утра пошел снег. Начал несмело, неспешно, едва отличным от дождя образом, но уже к вечеру разыгрался так, что прогнал меня таки домой. Я немного походил туда-сюда по комнатам, почитал какое-то время, но скоро все бросил и сел у окна. На душе лежало нечто давившее меня, и это было решение сегодня же начать писать, какой-то текст, новый какой-то текст, которым я попробую хоть что-нибудь сделать. Но я тянул, бежал, потому что ведь до невозможности сложно в этом роде начать, да и идей в голове нет никаких. И вот, сидя у этого окна и невольно припоминая свой печально-известный рассказ годовой давности, и вдобавок ощущая неприятную тяжесть своего намерения, я вдруг вспомнил, – глядя, конечно, на этот бесконечно валившийся снег, – вспомнил свое детство.
Я вспомнил, как мои чистые, светлые глаза терпеливо отыскивали в ночной темноте следы, уже затоптавшие снег. Как, найдя, я прыгал по этим следам, и искренно ругал себя, если случалось нечаянно оступиться, и, таким образом, как только можно медлил (лишая себя к тому же обычных детских зимних увеселений), – и все это потому, что верил, будто снег – он живой. Мне было его жалко. Мне было его искренне жалко. Эта мысль пришла тогда нечаянно, никто мне ее не внушал; я просто вдруг подумал ее и уже не мог избавиться.
Воспоминание об этом меня поразило. Моя проклятая идея о том, что добродетели не существует, а равно и правды, к сегодняшнему дню окончательно задавила меня. И теперь вдруг вспоминаю, что я сам ее давно, кажется, оспаривал: ведь никто даже не узнал от меня, что снег живой, что его нельзя убивать; напротив, надо мной даже смеялись, а я дрался, а я мстил – и не за себя. Я несколько лет бескорыстно охранял то, чего никогда не было, но в итоге даже не пожалел об этом.