Неспешно угрызая сочное зеленое яблоко, она ждала, пока солнце скроется и фонари укроют улицы теплым желтым светом. Он нравился ей гораздо больше солнечного. Залитые им кварталы казались особенно уютными на фоне остального города, многие районы которого были погружены во тьму. Казалось, она живет в царстве света, которое окружает непроглядная тьма. Девочка в очередной раз вытянула руку, чтобы разогнать ее, но у нее ничего не вышло. Сжав ладонь в кулак, она стукнула по земле. Несмотря на неудачу, она продолжала рассеянно улыбаться ночному пейзажу, который могла бы с легкостью созерцать до утра.
Вскоре стало прохладно, и школьная форма уже не могла согреть ее. Мэри встала с земли и отряхнулась. Через полчаса она подошла к своему дому, окруженному высоким белым забором. За кованой решеткой главных ворот виднелся большой двухэтажный особняк с крышей, покрытой бежевой средиземноморской черепицей. Мэри еще некоторое время постояла перед входом и уверенно вошла внутрь.
На первом этаже горел свет – и в гостиной, и на кухне. Мэри попыталась проскользнуть наверх, в свою комнату, но ее окликнул уставший женский голос:
– Мэри, милая, подойди ко мне!
Эсмеральда Стоун грациозно лежала на диване, рядом с которым на полу стоял бокал вина и валялась опустошенная бутылка. Мэри подошла к матери. Девочка была очень похожа на нее, но только без грусти в глазах и, разумеется, без большого синяка, который красовался на левой стороне некогда прекрасного лица женщины. Она поднялась и обняла дочку. В ней не было пьяной вульгарности, что часто встречается у родителей, в которых любовь к детям просыпается лишь иногда и только под градусом. Мэри обняла мать в ответ.
– Опять гуляла допоздна. А когда будешь учить уроки? – Эсмеральда улыбнулась, глядя в большие янтарные глаза дочери – более выразительную версию ее собственных глаз.
– Я и так все сдам!
– Конечно! И в кого же ты такая умная? – она взяла дочь за руку.
– В папу.
– Хм… ха-ха-ха… – в этом смехе была вся горечь разбитого женского сердца.
Мэри внешне давно не реагировала на такое поведение матери. Девочка привыкла и к синякам, которые регулярно появлялись у той то с одной стороны лица, то с другой, то на плече или спине, а однажды даже на шее. «Это свидетельства любви твоего отца!» – сказала однажды Эсмеральда Стоун. Конечно, нужно было сказать девочке, что это свидетельства неконтролируемой ревности мужа, отца и главы семьи – Генри Стоуна. Эмма уже давно пристрелила бы его, но после каждого такого конфликта он засыпал ее цветами, водил в самые роскошные места и со слезами на глазах уверял, что больше это никогда не повторится. Он искренне хотел в это верить, потому и убеждал в очередной раз простить его. После последнего удара у нее уже не осталось почти никаких чувств к нему, а те, что все-таки сохранились, были забиты в самую глубину сердца, откуда их уже просто так не достать. Генри очень любил дочь, и ради нее Эсмеральда готова была дать ему еще один шанс. Надежды на это было немного: как только он выпивал лишнего, начинал ревновать ее к любому телефонному звонку и прогулке с подругой. Даже поход в магазин мог вызвать приступ безумия. А ведь ему по работе постоянно приходилось участвовать во встречах на самом высоком уровне, многие из которых заканчивались продолжительными фуршетами. Эсмеральда мечтала, чтобы он оставался на работе или изменял ей с какой-нибудь смазливой секретаршей, но он не смотрел ни на кого, кроме жены, и ревность вела его домой снова и снова.