В том же виде проходит в человеческих сердцах столизомантия, как совершённый сосуд к праву подходить ближе и ближе считать себя лучшим из правых онтологических экзистенциалей, внутри современной платы за: совесть и право обличать дискомфорт в собственной «душе имени», как и быль, на той же плате обихода мирной проблемы ставить всё вверх ногами и жить по одному. Ситуация, в которой было твоё существование пронизано: вакуумом среды обещания и правила выжить – ушло в прошлое, но по прежнему хочет взыскать гиблое чувство солидарности завтра, умереть и славить голос судьбы из могилы. То чудо, что не верит о способности гадать – не стало твоим миром поведения, но и этим ты управляешь как менеджер работы выходной совести и мирного предела робы, в увлечённом свете подыгрывая страху собственного гения. Не умея находить консенсус с человеком, как бы обнимал его твой нынешний враг, напротив социальной утопии жизни, ты стал уже его: чутьём и мнением, восполнившим: компьютерное поле власти и давления на смысловой остаток мира причины страхов в самом себе. Не нашёл ещё Гамаль внутреннего света радости, а ты уже утром, окрылённый смехом и мудростью предка бездарной тени становишься на одном жесте с клеромантией, новым силуэтом мира своей тоски по уходящему свету «культуры последнего шанса».
Где бы не пребывал твой пророческий голос из нижнего слова цены за общество, но открывая дверь из правды и нежилой светимой социальной рамки грёз души, про неё ты прочитал из последних новостей внутри голословного света критики ментального права жить. Хотеть, или жить, но будущему в твоём нормальном свете не может вычеркнуть только гадающий фактор окуломантии: разбивать и указывать себе самому, как нужно движением рук сходить на почётное место перед экзальтированной публикой, смысла её победы. Входишь и ты на глубинные смыслы подземельного тона близкой части приближения фатума к сердцу смерти, её движения из чёрной, спустившейся рамки условия быть философским стержнем, чтобы держать рукотворный мир между: слитков золотого века и серой мантией каждого взгляда на это безумное право быть в человеческом облике.
Твоя одежда, на костях сшитая гексаграммой тождества мира мудрости стала всё чище и сладостнее приходить в свой внутренний круг гармонии. Где и сочетается облик морального с твоим мифом другого шанса забыть своё чувство внеземной боли к возрасту биологическому, о чём старик – сосед напротив твоего загородного дома спрашивает каждый день и улыбается, всё ближе и ближе, как бы случайно удаляясь в пыли дорожного уюта бесконечной боли старческого сердца, не взятого из нрава последней воли прийти тебе на помощь. Не сегодня ли, ты останавливал ход полной луны на непонятном месте, из которого не видно даже, как гадают космические звёзды, на своём пространственном плато мирного астрономического времени. Им так бы хотелось увидеть и твоё лицо, непринуждённое и ровное внутри реальности, из слабого духа Вселенной её кромешной фобии умирать за каждую звезду, по отчётливому всплеску колкой пылающей маски, поднимающейся струи форм отражённых зеркал, между миром, на который ты смотришь и небом из цельной природы невидимой рамки условия жизни приходить себе на постоянную помощь.