Плутарх прокашлялся и сказал:
– После церемонии прочитаешь.
Вот тут Помпея уже не выдержала и воскликнула:
– Слава Уроборосу!
Радость заглушила в ней и грусть, и тревогу. Поставив шкатулку на стол в шалаше, малышка гордо поскакала вслед за отцом, попутно захватив листья мяты из комода в шалаше.
С каждой упавшей каплей единорогов, идущих к ущелью, становилось больше. И вскоре уже три группы, наряженные в яркие камзолы, шли торжественным маршем, напевая хором церемониальную песню.
Мы шествуем
К вечности порогу!
И ступаем на дорогу
Горделивым шагом.
И священные врата,
Что стоят в тумане,
Отворят три сестрицы,
Каждая в белой сутане!
Помпея по привычке подпевала, предвкушая, как после безумной церемонии отец даст ей дневник, и она прочтет его от корки до корки. Малышка и по сторонам успевала смотреть. Все три клана шагали бок о бок. Они отличались по цветам нарядов: Клан Клото был в желтом, клан Лахеса одевался в зеленое, а клан Атропа в голубое.
А Помпея как была без церемониальной одежды, так и осталась без нее. Малышка совершенно не беспокоилась из-за внешнего вида: не впервой уже гулять с всклокоченными волосами, как выражался её отец. Хотя Помпея всегда причесывала свою шелковистую гриву. К тому же единороги так увлеклись празднованием, что не замечали одну белую ворону.
Внезапно начало твориться невероятное: все деревья в Елисейском Лесу зашелестели ветвями под дуновение взявшегося из ниоткуда ветра. Их толстые стволы засияли слабым светом, как во время той проповеди. Это вызвало у Помпеи страх и любопытство одновременно.
На лес уже опустились сумерки, и единороги освещали путь своими искрящимися рогами. Вдалеке показался овраг, затопленный туманом, и Помпея быстро закрыла рот и нос листками мяты. И как раз вовремя, ибо единороги постепенно начали засыпать, но не в привычном смысле.
Их глаза потускнели, движения стали дергаными, а пение – нудным мычанием под нос. Помпея никак на такое поведение не отреагировала, только внутри у нее всегда начинало трястись. И сейчас она хотела уйти с отцом из этой толпы, но не могла. Отец тоже «заснул» и плелся за остальными, и Помпея не могла его бросить, не говоря уже о том, что ее поступок равнялся клятвопреступлению. Малышке оставалось шагать за папой и надеяться на лучшее. Отец рассказывал, что когда он «засыпал», то чувствовал приятную легкость и свободу, словно в хорошей дреме.