– Здравствуй, Старков Иннокентий Иванович! – Это же чувство вины прогнало улыбку.
– Чего? – Кеша настороженно смотрел на женщину из чужого и недоступного для него мира.
Ей немногим за тридцать, его мама примерно такого же возраста, в шестнадцать родила, бросила в роддоме, даже не попрощалась. Это все, что знал о ней Кеша. Но чувствовал, что она жива…
Не так давно он с жадностью смотрел на таких вот молодых женщин, все ждал, когда ему скажут: «Здравствуй, сынок, я твоя мама!» Ждал, но чудо так и не свершилось.
– Здравствуй, Кеша, это твоя мама! – сказал, растроганно улыбаясь, Лев Сидорович.
Кеша закрыл и глаза, и книгу, не зная, как реагировать на новость. Когда-то в своих фантазиях он бросался матери на шею, обнимал ее, целовал, потом прогонял, однажды, или даже не однажды, назвал ее сукой. Но ждать маму он так и не перестал. Пытался обмануть себя, что не нужна она ему больше, но все равно ее ждал. Неужели дождался?
* * *
Суп вкусный, наваристый, жир от настоящего мяса золотыми кругами плавает, а запах!.. Супница фарфоровая, с узором, тарелки из одного посудного сервиза, ложки, вилки, ножи – под серебро, скатерть белая, трогать страшно, такая чистая. Кеша не поленился, подставил под ложку кусок хлеба, чтобы не капнуло. Агния не сдержалась, фыркнула, заметив это. Он косо глянул на нее, это ей не понравилось.
– Чего смотришь? – враждебно произнесла она.
– Агния! – строго глянул на нее Эдуард Васильевич.
На Кешу он посмотрел с еще большим осуждением, стараясь при этом казаться вежливым.
Эдуард Васильевич – большой человек, второй секретарь райкома, у него четырехкомнатная квартира улучшенной планировки, обстановка, какую Кеша видел только в кино про хорошую жизнь, видеомагнитофон «Шарп», личная «Волга». Сытый взгляд, сытые щеки, сытый живот, и совсем непонятно, почему он вечно всем недоволен. Глянешь на его кислое лицо, рука сама к сладкой конфете тянется. А конфеты здесь свободно, в хрустальной вазочке в зале, правда, лучше от них не отщипывать. Кеша вчера взял сразу несколько, Эдуард Васильевич так на него глянул, до сих пор в горле свербит. Мама сказала, что сладкого много нельзя, сахар – белая смерть, все такое. Говорила, а сама на мужа с опаской смотрела, вдруг заткнет рот. Грубый он мужик, Бородулин, хотя и пытается изображать из себя воспитанного интеллигента.