На сто пятьдесят девятый день гороскопного года великий концерт в небесах завершился, и на Земле наступили деньги, поощряющие больше деловые качества, нежели что-то, чем делюсь не я, но Он – к примеру, Откровение долготерпеливого Вседержителя в терновом венце и Песня Господня о растениях так и остались в истинной обители солнца неким накоплением в храме, бесхозным и немаленьким, размером в полторы Йошкар-Олы. Огонь и Воздух затаились. Мужчины устали и поддались. Труд, порядок, иерархия, смирение и сочувствие окутали наш мир, моя любимая. На дворе стояли элул, шестая бхадра, седьмая ашвина и третий боэдромион (Βοηδρομιών). В противостоянии среды находились Юпитер и Юпитер. Дева смотрела на месяц праздника Аполлона-помощника в битвах. Меркурий в Деве был Гермесом в Близнецах. Гео против Гелио: 23 августа – 23 сентября.
После второго послания к Тимофею долготерпеливый старец Криск из Галии стал Криспом-Крискéнтом в Галатии и тридцать первым из семидесяти апостолов Христовых. Его ещё чёрная борода упиралась своим острым концом в божественное целомудрие бесплодной Девы, которая стояла в изящной позе и ела лакрицу. Дева приходилась дочерью Ликаону, имела в подчинении свои звёзды и звёзды Большой Медведицы, вследствие этого разрывалась в противоречиях и с двойным началом внутри читала познающее письмо, протянутое ей тридцать первым апостолом Крискéнтом, в котором он, когда ещё был галлом Криском, обвинял каменную стену Вифлеема в жестокости исчадия Вайнда, что мол-де когда Богородица родила Иисуса, то стена вдруг «возжелала» встать каменным градом вокруг Богородицы и Бога, дабы этим бледным воплощением Вавилона заморить их внутри себя и не дозволить чудесам божественным свершиться, «так пусть же», – писал ещё Криск, а Дева читала, позабыв про лакрицу и отца Ликаона, – «так пусть же вокруг этого Меска взойдёт град размером в три Йошкар-Олы, ибо этот Меск ответственен за тёмные деяния Вайнда, ответственен за каменные стены, и в объятиях этих стен или в падении с них Меск-архизлодей и должен найти погибельную участь, ибо кто хотел ставить капкан, должен сам в капкан угодить, ибо кто хотел выколоть око, должен сам оставаться без ока1, ибо кто был третьей девушкой, вошедшей в храм, должен быть совсем молоденькой крестьянкой, красавицей, что доверяет верховному водительству и ищет свою верную меру. Она таковой и была, к её чести, и уже успела побывать между первым и вторым этажом и даже отбиться от приставаний Влади́слава Ольшанского, который любую серую лестницу называл роскошной, и даже, что совсем удивительно, уберечь от него терновый венец, сплетённый собственноручно в желании надеть его на голову Христа, статую которого ожидала здесь увидеть, но поскольку статуи не было, а был я, то она надела венец на мою голову – но преобразования реальности не случилось. Девушка печально вздохнула. Я провёл бронзовым пером по её животу и вместо лошадиной крови налил ей молока, и спросил, что она думæт о поляках из Стамбула. Крестьянка, хоть и была молоденькой, но уже имела ум мага-манипулятора со знаком плюс, поэтому тактично, хотя и несколько нагло, учитывая, что ты, любимая, стояла с остальными рядом, увела себя от ответа на мой вопрос, а меня привела к повествованию о моём же рождении от девяти матерей в Стамбуле, который тогда назывался Константинополем, и мœму же рассказу о Филоне, что родом из города, который всё ещё называется Александрией.