– А что мы тогда здесь делаем? – задал резонный вопрос второй стражник, соскучившись стоять молча. Некоторые поняли этот вопрос, как предложение расходиться по своим делам, но не тут-то было.
Пендракий может и идиот, но зато идиот не простой, а крайне въедливый и упорный. Он начал развивать свою излюбленную тему, что Нани нарушает постановление магистрата и такое нарушение является преступлением. Тема заинтересовала старшего стражника, в то время, как младший с тоской обвел глазами толпу и презрительно сплюнул на землю.
У него была припасена очень соблазнительная табачная заначка, куда он самолично добавил некоторые интересные травки и можно было бы получить удовольствие, не спеша покуривая и наслаждаясь видами с вышки, где хорошо и обдувает ветерок, а вместо этого нужно торчать на самом солнцепеке и слушать всяких недоумков, только потому, что им приспичило поговорить.
Нани заинтересованность стражника тоже вогнала в тоску. Речь шла о внутренних делах поселка, коих именно эта стража касаться не должна, а раз слушает и вникает, то стало быть имеет такой же зуд власти, как и говорун Пендракий. Ничего хорошего для себя от такого развития событий она не ожидала. Казалось бы, так находчиво выкрутилась, спасла себя и всех остальных, и вот на тебе! Глава мог бы вмешаться, поспособствовать благополучному разрешению конфликта, но молчит, нервы свои бережет и здоровье.
– Преступница, говорите? – стражник внимательно окинул хрупкую фигурку Нани острым взглядом, задержавшись на ее шее, словно уже прикидывал, как половчее накинуть на нее петлю. Простонародье, к которому теперь принадлежала госпожа Ош, казнили повешеньем, в то время как господам благородным рубили на плахе головы. Неужели одно лучше другого?
– Но мы не можем казнить ее без приговора суда, – констатировал с ноткой сожаления в голосе стражник.
Народ, услышав такие страшные речи, сдержанно зашумел. Это что же такое делается, люди добрые, за излечение от хвори казнить? Этак вовсе лечить никто не станет, а как тогда обходиться? Арун побагровел и нервно откашлялся. Даже сам Пендракий растерялся, очевидно не ожидая столь радикальной реакции на свое словоблудие. Но опомнился он достаточно быстро, заговорил скороговоркой, словно боялся, что глава перебьет, а тот вроде бы и в самом деле хотел что-то сказать.