7
Звали Леску Петром. Как оказалось, был он старшим братом Митьки, да и внешне похож на него: тот же с небольшой горбинкой нос, тонкие губы. Те же озорные глаза, только трезвые. Не было у Петра Митькиной суеты-бестолковицы – собранный, рассудительный, даже медлительный что ли. Серая холщовая рубаха, висевшая на нём мешком, скрывала телосложение, но чувствовалась надёжность, исходившая от Петра.
Они ходили по лесу. Леска то останавливался, засмотревшись на ветки, то отходил в сторону, что-то проверяя. Разговаривали мало, слушали лес, который, не замечая их, звучал многоголосной деятельной жизнью. Звенели кузнечики. Над ними плыла, переливаясь, песня дрозда. Звал кого-то, посвистывая, зяблик. Пётр шёпотом указывал солирующего. Кукушку Митрофан узнал сам. Она была далеко, и её голос в толще леса казался махровым.
Вдруг с краю от тропинки поднялся переполох: зашевелились кусты, вздрогнули и закачались нижние ветви ольхи.
– Вот ведь. Зайца с белкой спугнули мы с тобой, Митроха, – Леска, улыбаясь, смотрел в густую листву.
Не спеша дошли до реки. Сели на высоком берегу. Красота – не то слово для описания открывшейся благодати. Яркое солнце разливало свой свет на малахит леса, на чешуйчатую от ряби реку, на весь бескрайний, спокойный мир. Хотелось дышать глубоко, бесконечно долго, упиваясь покоем и неземной любовью русской природы.