Шелест в коридоре и звук чьих-то шагов вытянул Энн из её грустных раздумий словно человеческая рука кота за шкирку. Грубо, бесцеремонно и без каких-либо предупреждений. Было время обхода. Сейчас дверь в её палату откроется и в неё влетит лёгкая словно птичка колибри – медсестра. И Энн завистливо в очередной раз возненавидит ту за её молодость и беспечность, за то, что в её теле кипит и бьёт ключом жизнь, жизнь которая ещё недавно точно так же била и в ней самой.
Как всё-таки ничтожна сущность людей, как мы малодушны и слабы. Вместо того, чтобы признать собственные ошибки и взять ответственность за них нам проще возненавидеть ближнего своего, переложив всю ответственность за собственные неправильные решения на плечи другого человека. Это не я ошиблась, это счастье и безмятежность медсестры не уместны! А её молодость и свежесть преступны в этом склепе!
Какой бред! Какая инфантильность! Какое лицемерие!
Разве не вела бы себя точно так же Энн, если бы не её болезнь? Разве она не щебетала бы соловьём? Не порхала ласточкой? Не плыла бы грациозно по коридорам этой больницы словно лебедь по водной глади вместо ходьбы?
Да! Да! И ещё раз да!
Дверь в палату распахнулась, впуская вместе с молоденькой, рыжеволосой ещё по-детски щуплой девчонкой запах весны – её духов. От этой рыжеволосой бестии с зелёными глазами всегда пахло сиренью и свежестью летнего луга с едва заметными нотками цитруса. Энн была ей за это сердечно благодарна, духи этой сестры милосердия были практически единственным источником не больничного запаха, который Анна за своё нахождение здесь просто возненавидела. Другим источником были цветы на тумбочке, что с каждым своим посещением приносил Роберт.
«Роберт… Роберт… Бедный, преданный Роберт… Нельзя сейчас думать о нём!»
Вообще-то Анне нравилась эта рыженькая, в отличие от всех остальных медсестёр, что занимались ей она была вполне сносной: не лезла в душу с ненужными расспросами, приятно пахла, была чудо как расторопна и самое главное не смотрела на неё с жалостью. Но даже эти достоинства в глазах больной удерживали её от того, чтобы хотя бы узнать имя медсестры и перекидываться время от времени хоть парой слов с ней. У неё был один, но перевешивающий все её достоинства недостаток – она была молода!
Не желая идти ни на какого рода контакт Энн закрыв глаза притворилась спящей. Это был её единственно-оставшийся способ уединения. Жаль она не могла закрыть ещё и уши руками, не выдав своего истинного состояния. Ничего не слышать и не видеть сейчас было бы идеально.