– А что дальше будет? – спрашиваю у нее. – Этот знаток их научит или они так и будут мучиться со своей писаниной?
Она говорит:
– Не знаю, пока не решила. Может, научит, а может, нет.
Меня это возмутило.
– Что значит «не знаю»? Вот Чехов сразу все знал – от начала до конца. Начинаешь с того, чем от кого пахло, а заканчиваешь немой сценой. И никаких описаний природы – только факты. У тебя же то солнце светит, то пасмурно, то дождик накрапывает, то сирень зацвела. А надо ближе к делу.
Она послушала и говорит:
– Иногда, мой друг, ближе к делу не получается, потому что в жизни не все так просто и ясно. – И поправила фотографию в рамке, где я, в пятилетнем возрасте, стою в белой шапке с ушами – изображаю зайца.
– Может, уже убрать эту заячью фотку? – спрашиваю.
– Нет, – говорит, – мне нравится.
После этих слов я пошел на кухню, потому что все утро мы мыли в школе пол и стены на четвертом этаже и очень хотелось есть.
Недавно Она научила меня делать яйца по-бирмингемски. Был, говорит, такой писатель, Теннесси Уильямс, и вот в какой-то его пьесе дают такой рецепт. Берешь кусок хлеба, вырезаешь из него середину, поджариваешь, а потом в эту середину яйцо заливаешь – получается бутерброд. Вообще, я не понимаю, зачем в театре про еду говорить. Люди же сидят в зале, может, голодный кто-то, а тут тебе со сцены про яйца по-бирмингемски рассказывают. Но в театре всегда так.
Помню, ходили с Ней на «Героя нашего времени». Актеры ходят по сцене, стараются, разговаривают, отношения выясняют, а позади них бревно подвешено и круглый диск светится. Это для выразительности. Как только один разговор закончен, так сразу бревно медленно слева направо плывет, а диск вращается. Потом – остановка, снова разговоры, и снова бревно идет – уже справа налево, а диск крутится. Я два часа сидел и считал, сколько раз они это бревно запустят. Очень мне хотелось посмотреть, кто там за кулисами на кнопку нажимает, чтобы все двигалось. Это правильно – надо зрителя увлекать, иначе скучно станет и все разойдутся.
После обеда пошел к диспансеру. Это мы так называем бывшую детскую больницу, которую вот-вот снесут. Желтый двухэтажный дом с выбитыми окнами, вокруг все заросло травой и кустарниками, а внутри чего только нет – тряпки, бутылки, мусор, и туалетом пахнет. Но все равно туда иногда тянет зайти, побродить по бывшим палатам – кто-то здесь лежал, тосковал, книжки читал, в карты играл, на процедуры ходил. А сейчас – просто заброшенный дом без окон.