Ни разу в жизни Сорокин не пробовал спиртного. Он даже от лекарств отказывался, если они были на спирту. Но дьявол продолжал нашёптывать про дефицитность. И захотелось вдруг попробовать. Как надо употреблять в пищу водку, Сорокин не знал, но слышал, что лучше залпом. Так он и сделал. Налил полный стакан и выпил залпом. Оказалось, совсем не трудно. Он даже не поморщился, как некоторые, считающие себя опытными выпивохами. Через пять минут Егор Агапович с гордостью подумал, какой он, оказывается, рубаха-парень. Ещё через несколько минут пришло осознание того факта, что в материалистической природе нет ничего такого, что было бы ему не по плечу. А ещё через некоторое время ему открылось, что стоит сейчас организовать демонстрацию протеста против нарождающейся «демократии», как жизнь вернётся на круги своя.
Выпив для храбрости ещё стакан, Сорокин пошёл на улицу организовывать демонстрацию. Где и с кем он «демонстрировал», Егору Агаповичу не запомнилось. Наутро он проснулся в городском медвытрезвителе. Через полмесяца на предприятие пришла из милиции бумага, содержание которой злопыхатели распространили через призму собственного видения. И ближайшие сотрудники Сорокина узнали, что парторг и бывший председатель общества трезвости, оказывается, тихий пьяница, не вылезающий в свободное от работы время из медвытрезвителя. Начальник исключил Сорокина из КПСС, оставшись в партии вдвоём со своим замом. Для Сорокина это была последняя, роковая капля. Он наварил дома самогонки и запил, начисто забыв про службу. Через месяц его уволили по 33 статье.
Со смакованием «обсасывали» это происшествие в отделе. «Всех их, партократов, в шею гнать!» – слышалось в курилках, коридорах, туалетах и на рабочих местах. Сослуживцев Левенцова с головой накрыла эйфория освобождения от тоталитарного режима. Инициативные организовали даже сбор подписей под телеграммой в поддержку нового государственного мужа. Тех, кто отказывался ставить подпись, клеймили старым «добрым» определением «враг народа».
Приближалось 17-е марта 1991 года, день всенародного референдума по вопросу, сохранить или не стоит СССР и ввести ли в РСФСР чин президента. Татищев, более обычного возбуждённый в ожидании решающего дня, спросил у Левенцова, «да» или «нет» думает он ставить семнадцатого в бюллетене.