И – как в известном доме Облонских – всё смешалось в душе моей: удовольствие оттого, что страхи мои оказались напрасными; радость от такой твоей удачи; печаль, что не выпало случая прочесть рассказ раньше и что он зря пролежал целый год.
Я с жаром принялся доказывать тебе, что его надо обязательно предложить какому–нибудь журналу. Ты даже слегка растерялся от такого поворота дела, сказал, что это надо обдумать. Но для обдумывания времени не оставалось. Случилась беда: ты слег в больницу с инфарктом.
И я задался целью: во что бы то ни стало добиться публикации. Я сказал себе: надо заставить тех, от кого это зависит, чтоб напечатали. Я кинулся в журнал «Нева», оставил для прочтения. При повторном моем визите завотделом прозы повздыхал, поинтересовался, почему отсутствует сам автор, потом перевел разговор на известные рельсы – о детской тематике. С удовольствием отметив про себя, что о недостатках и речи нет, я пустился в рассуждения об относительности всякого тематического деления живой жизни, в которой всё – вместе и ничего – отдельно. И если задаться целью делить – это всё равно, что резать на куски…
Завотделом как–то странно посмотрел на меня и сказал:
– Зависело бы это от меня, я бы рассказ напечатал. Но в нашем журнале он не пойдет.
– Но почему всё же?
– Хорошо, я вам скажу. Но с одним условием – это останется между нами.
Удивившись, но оценив этот жест, я заверил его в том и насторожился. Всё же нечасто такие люди идут на откровенность. Но, может быть, это просто очередная уловка из тех, на которые столь горазды редакционные жуки?..
– Рассказ был представлен Главному, он его прочитал. И он против публикации. Так что…
– Можно узнать, причина известна?
– Да, но это…
Он замолчал, о чем–то раздумывая.
– Но мы же условились, можете твердо на меня рассчитывать.
– Ну хорошо, – сказал он со вздохом, выдвинул ящик стола и, покопавшись там, достал и протянул мне листок писчей бумаги. На нем синим карандашом крупными, размашистыми буквами было написано: «Рассказ неплохой – ну и что? Кто этот автор? Я такого не знаю.» Ниже стояла подпись Главного.
На какое–то время я потерял дар речи. Ну и что? Ничтоже сумняшеся, Главный откровенно высказался, что он допускает в печать лишь кого–то из тех, кого он знает. И ему наплевать на вещь в себе.