и все это я вносила в мою тетрадь. Но мы в 16-ом году в Отраде об этом мало волновались. Твой отец был больше занят сельским хозяйством. Цены на пшеницу поднялись, урожаи были хорошие, и Миша скоро выплатил все частные долги, лежавшие на имениях. Он был рад, что он мог таким образом помогать своему отцу…
Как громом поразило нас известие об убийстве Распутина. Признаться, я обрадовалась, думая, что теперь все придет в порядок в управлении государством. На мое радостное письмо об этом к моей матери, я, к удивлению своему, получила такой ответ: «От убийства ничего хорошего быть не может». И стало как-то смутно на душе…
От родителей Миши письма стали приходить все реже… И вот вдруг позвонил телефон довольно рано утром. Звал Мишу из Екатеринослава (60 верст) председатель губернской земской управы Гесберг и сообщал: «В Петрограде переворот, Родзянко взял власть в свои руки». Мы были, как ошалелые. Потом дальше известия: Государь отрекся от престола в пользу сына, потом – в пользу Михаила Александровича, потом – что будет созвано Учредительное Собрание… Все шло с какой-то головокружительной быстротой. Миша был сосредоточен и задумчив. Наш милый лакей Михайло тоже был какой-то серьезный. Я, признаться, была довольна. Наконец нету больше этой какой-то засасывающей тины. Мне казалось, Россия вышла на светлую дорогу. Мы с жадностью читали запоздалые газеты, звонили в Новомосковск и Екатеринослав, но понять все-таки, что происходит, было очень трудно. Наконец стали приходить письма от родителей. Писала твоя бабушка. Помню одно ее письмо, где она пишет, как дедушка пришел к ней и сказал: «Государь отрекся и за сына… – Теперь все погибло… И он был бледен, как смерть». Так писала она. Редко писал сам дедушка. От него письмо пришло гораздо позже. И тогда мы поняли, что власть очень скоро выскользнула у него из рук. Он писал: «Со всей России приезжают делегации и все идут в Думу, надеются на меня, а я уже выбит из седла и сделать ничего не могу». Было и другое письмо, где стояло: «Боже! сколько проклятий падет на мою несчастную голову?»… И как нам было его жалко тогда…
Между тем, вокруг нас и в доме жизнь продолжала идти своим чередом. Ничто, казалось, не изменилось. Миша продолжал быть мировым судьей… Только странно: к нему в течение трех месяцев не приходило ни одной жалобы. «Народ безмолвствовал», как у Пушкина. Не было ни ссор, ни мелких краж. Прислуга продолжала вести себя как всегда: была послушна, услужлива. Мы, как и раньше, ездили навещать дядю Колю в Попасное в 5-ти верстах от нас. Встречные снимали шапки и кланялись, как всегда. Мы пели в церкви. Спевки с крестьянами проходили дружно. Но вот наступил Храмовой Праздник (церковь была Всех Святых). Вокруг церкви расставлены были столы с угощением. Когда после литургии кончилась трапеза, вдруг появился молодой, высокий, красивый человек – оратор! Он говорил долго и витиевато о достижениях революции и закончил так: «Не трогайте вашего помещика. Эта земля все равно вся будет ваша». И показывая широким жестом вокруг, он добавил: «Все это будет ваше!» Я ехала домой со странным ощущением…