Долго можно платить обещаниями,
Но в конце концов приходится засунуть руку в карман.
Для Шлейермахера теология была отражением благочестивых чувств.
Таким образом:
Откровение, как факт
доктрина Церкви
библейская традиция
Он просто использует их для интерпретации или подтверждения первоначального чувства, которое является предметом его исследования. Он склонен приводить их в сносках таким образом.
Его последователи и защитники упустили этот центральный момент не его проповеди, а его теологии. И все же, отмечает Розенкранц, отказ от внешнего исторического был тем, что он разделял с Гегелем.
Никогда не было протестантской догмой, чтобы выражение благочестивых чувств принималось за принцип. По чистой случайности в случае Шлейермахера его набожность исправила большую часть ущерба, присущего этому принципу. Он использует идею связности, которая относится к психологическому анализу; Христос для него становится идеалом. Он описывает дуализм греха и благодати, добра и зла, который преодолевается во Христе. Его выводы о бессмертии, воскресении и Страшном суде были нестрогими и чем-то обязаны Просвещению. Троица была для него не более чем единством формулировок, совокупностью. В результате его защитникам было трудно проецировать ортодоксальность в интерпретации его взглядов.
«Чувство абсолютной зависимости»
Шлейермахер отождествляет веру с чувством абсолютной зависимости. Из всего этого видно, что расхождение Гегеля и Шлейермахера было не личным, а следствием их разных подходов. Шлейермахер использовал мысль для расширения своих чувств, в то время как для Гегеля «мысль – это принцип всех наук», а значит, и теологии. Розенкранц резюмирует:
«Что в этой последней превосходит или, по крайней мере, достойно превосходить общее знание религии, которое принадлежит каждому, кто обладает общей культурой, так это то, что эта наука имеет общее с философией». (528)
Защитники Шлейермахера обвиняли Гегеля в том, что он говорил, что религия не может существовать в форме чувства; но он этого не говорил. Скорее, он возражал против исключительного акцента на этой форме. Розенкранц заявляет:
«То, что является интенсивностью в чувстве, должно развернуться в объективности, в детерминированном представлении веры, в достаточной совокупности религиозных практик, в богослужении, в науке – все это принципиально невозможно, если бы пришлось остаться с чувством как исключительно истинной формой религии». (528)